Из Каваны - 4

[nakedsword]

Варнинг: в этом выпуске начинается Сага об Эрике Мрачном, отчего появляется много моей отсебятины, написанной крайне неровным почерком.

- Раймундо и Клара поощрили Рудика за успехи в работе поездкой на Ривьеру, где ему ужасно понравилось. Глядя на холмы Монте-Карло, он сказал, что когда-нибудь купит там виллу.
- А так весь июль просидел в опустевшем Париже, ходил по музеям-театрам и на фильмы с Жераром Филиппом, с которым узрел в себе некоторое сходство.
- Раймундо познакомил его с балериной Виолеттой Верди, он нашел в ней родственную душу. Она описывала его как абсолютную няшку, тянущуюся ко всему светлому и прекрасному. Нечасто Руди удостаивался таких строго положительных характеристик, почему же он решил повернуться к ней исключительно светлой стороной? А секрет прост: она была одной из главных балерин Баланчина.
- Еще он много тусовался с Кларой и в какой-то момент достал из бумажника фотографию "друга", Тейи скорее всего. И он сказал Кларе, что это - внимание! - мальчик с Кубы, который сейчас танцует у Алисии Алонсо. То есть приделал Тейе биографию Мении. (Тейю он всегда прикрывал, но вообще это очень характерно для Рудика. Если Эрик лгал, как ему и положено, в классическом смысле, то есть говорил вещи, противоположные правде, то Рудольф проделывал с правдой противоестественные вещи.)
- Другой вопрос, зачем он это сделал. Кавана считает: он почувствовал, что Клара как-то слишком им увлеклась и, как честный человек, решил ее предупредить. (Я думаю, что, возможно, ему просто хотелось о Тейе поговорить, он тогда по нему скучал. Клара в какой-то мере играла для него роль Тамары, и когда он стал ей больше доверять, то рассказал про Тейю. Еще нужно учесть, что от Марии Толчиф он совершенно не скрывал, что ему нравятся мальчики. Он не любил скрывать, ему было это неприятно, он хотел быть собой.)
- Рудольф раза три звонил Тейе в Берлин, один разговор длился 45 минут. "Приезжай ко мне, мне так одиноко. Мы сможем здесь быть вместе и сделать карьеру на Западе". Кавана это подает как какой-то спонтанный поступок: заскучал и позвонил. Но я думаю: может, они так и договаривались, что когда Рудик закрепится на Западе, он вызовет Тейю к себе? Не то чтобы у них был подробный план, но так, болтовня и мечтания. Так или иначе, Рудик продолжает себя вести как порядочный человек. Недолго это будет длиться, так что пока наслаждайтесь.
- Тейя таки засобирался, но мать его встала на дыбы. "Или он, или я". Она все знала об их отношениях и сказала ему, что сначала он должен закончить учебу: "Через два года и поедешь". Мудрая женщина.
- Рудольф делал фотосессии для Harper's Bazaar и Vogue. Для НВ снимал Ричард Аведон, очень известный фотограф. В те годы он был красавец-мужчина.

пруф

Правда, натурал, но для Руди это всегда было не препятствие, а скорее приманка. Видимо, благодаря этому, а также неплохой выпивке, Рудольф быстро нашел с ним общий язык и позволил уговорить себя сниматься обнаженным. Рудик принимал всякие позы, потом вдруг повернулся и уставился в камеру. Дадим слово Аведону: "Он медленно поднял руки, и вместе с ними поднялся и его член. Он как будто танцевал каждой частью своего тела. ...Я подумал, что момент просто неописуемый - слишком красивый, чтобы в это поверить. Своего рода нарциссическая оргия. Оргия в одиночестве".
- На следующее утро Рудольф протрезвел, позвонил и попросил Аведона уничтожить негативы. Тот сказал, что лучше пусть Рудольф приедет и заберет их, но сохранит у себя для потомков. Когда ему отдали конверт с негативами, Рудольф подошел к Аведону вплотную, приподнял его очки и прошептал: "Посмотри мне в глаза и скажи, что отдал все". "Да-да", - закивал Аведон, у которого в аппарате осталась незаконченная пленка с самым вкусным. После чего Руди покинул студию. Судя по всему, недоебит взялся за него крепко, а Аведон оказался каким-то нечутким.
- Рудольф спал и видел, что будет работать у Баланчина, но напрямую к нему обратиться не осмеливался. (И вновь странно видеть такого Руди, который не открывает все двери с ноги.) Роль посредника взял на себя Оливер Мерлин. Ответ Баланчина был прохладным: "У меня не бывает приглашенных звезд, у нас в труппе все равны, приезжайте и сами увидите, подходите вы или нет, но скорее всего нет". Рудик, конечно, расстроился.
- В августе 1961 Раймундо и Рудик опять отправились на Ривьеру - двухдневная поездка в открытом шевроле. Раймендо учил его красивой жизни, одевал в дизайнерские шмотки, водил по дорогим ресторанам. Позже Рудольф говорил, что де Ларрен был первым мужчиной, который его соблазнил (на Западе). Жаклин де Рибе категорически это отрицала, (но так ведь она и не должна была ничего узнать). Де Ларрен был еще молод и весьма привлекателен, как-никак профессиональный жиголо, однако совсем не во вкусе Руди, ближе к артистическим геям. (И в то же время недоебит есть недоебит. Дизайнерские шмотки опять же.)
- Раймундо был истеричка, а Рудольф - неблагодарный хам. "Он был очень избалован, воспринимал все как должное и все время изображал звезду в большой драме", - слова де Ларрена.
- Их пригласил на Ривьеру Поль-Луи Вейлер, миллионер и меценат. Его вилла называлась "Королева Жанна", и это был его Версаль. Грета Гарбо называла его Поль-Луи XIV. Там у него собирались богачи, аристократическая молодежь, европейские монархи, политики и всякие социалите.
- Жаклин де Рибе встречала их там, и больше гостей не было, кроме одной голливудской старлетки, с которой Руди отказывался разговаривать, потому что она дура. Конечно, он был впечатлен обстановкой, гостеприимством, но вел себя грубо, неприветливо, ему не хватало манер. (В общем, можно вывезти девочку из Уфы, но не наоборот.) К тому же у Вейлера, в точности как у Людовика XIV, была привычка держать гостей взаперти, он их даже не отпускал за покупками в соседний Сен-Тропе. И Руди, не дождавшись обожаемого им Чарли Чаплина, свалил оттуда.
- Как раз в это время в Берлине построили Стену. В июле Тейя еще мог уехать, а в августе уже нет.
- В конце августа Рудольф вернулся к труппе Куэваса, которая выступала в Нормандии, в Довиле. Его поселили в самом шикарном отеле города, и туда ему впервые позвонила мать. Гэбисты провели ей спецтелефон для звонков в Европу, чтобы она уговаривала его вернуться.
- Клара приехала к Руди в Довиль, но она уже стала остывать к нему. Продолжая восхищаться его преданностью балету, она сознавала что в обычной жизни общаться с ним может только мазохист. Она была не готова посвятить свою жизнь ему. (Короче, Клара - молоток.)
- Один из ее друзей говорил так: "Рудольф не был джентльменом и очень хорошо умел манипулировать людьми. Клара не могла это принять".
- Да и фиг с ней, потому что в Довиль - та-дам! - приехала Мария Толчиф. Боженька Рудику прям дорожку выстилал. Мария, решив отдохнуть от проблем с мужем, вздумала навестить свою сестру Марджори, вместе со своей 3-летней дочкой Элизой.
- Мария уже видела Рудольфа на сцене и была от него без ума. В Довиле она видела его фото на каждом столбе, а вернувшись в отель, обнаружила, что он стоит в холле. И ждет ее. "Прежде чем я успела перевести дыхание, он поспешно приблизился, схватил меня за руку и потряс ее. "Очень рад вас видеть, мисс Толчиф, я о вас наслышан". Я улыбнулась и сказала: "Спасибо", собираясь уйти, но не отпустил меня. "Пожалуйста, приходите сегодня посмотреть на мое выступление". - "Я только приехала, может, завтра". - "Нет, сегодня". Он выглядел как дитя, и она согласилась.
- Толчиф, кроме того, что партнерша Эрика, еще и когда-то была женой и музой Баланчина, а сейчас считалась лучшей балериной США, а еще была первоклассной пианисткой. То есть она уже имела все, о чем Рудик только мечтал. В свои 36 лет она была красавицей с экзотической внешностью, наполовину индеанка, наполовину ирландошотландка.

фото

Короче говоря, она была женщина высшей лиги, а не Ксения какая-то, и даже если бы она не собиралась в Копенгаген, Руди бы ее не пропустил мимо себя.
- Именно дуэт Толчиф и Эрика в "Лебедином озере" Тейя заснял в Питере.
- После представления в Довиле они пошли выпить, и Рудольф, естественно, заговорил с ней о Баланчине, что мечтает у него работать (но не упомянул, что уже контактировал с ним), и ясный пень об Эрике, мол что мечтает поехать в Данию и учиться у Веры Волковой и Эрика. И Мария (у которой был ангажемент в Королевский балет Дании) сказала: "А поехали со мной".
- Он уговаривал ее, чтобы она научила его методу Баланчина, но она сказала, что у того не было какого-то особенного метода; кроме того, она не считала себя достаточно крутой, чтобы его учить.
- Потом Рудольф попросил Марию поехать с ним во Франкфурт, где он должен был сниматься на ТВ. Поскольку у нее было время до начала сезона, то она согласилась.
- Во Франкфурте оказалось, что ему придется на ходу импровизировать хореографию для Le Spectre de Rose, и получилось неочень. Кроме того, без Пушкина и Кировского его техника таки начала проседать.
- А еще его вдруг замучила ностальгия. Во Франкфурте был вид на реку, напоминавший ему о Питере, и он сидел там и тосковал, а в номере без конца слушал свою любимую Третью симфонию Скрябина. Сказал Марии, что хотел бы когда-нибудь стать дирижером.
- И хотя они разговаривали только на три темы - "балет, Баланчин и Эрик", Мария увлекалась все больше. "Он был настоящий russkie malchik" (видимо, имеется в виду Достоевский: "Ах, эти русские мальчики!" Но в Рудике не было ни грамма того идеализма, которым восхищался Достоевский).
- Ему нравилось то, что он мог быть с ней откровенным, не скрывать, что ему нравятся мужчины. Он прямо при ней заигрывал с ними на улиц.е
- Кулстори: как-то ночью они возвращались в отель, и Руди до того доперемигивался с каким-то американским солдатиком, что тот чуть не набросился на него. Мария возопила: "Как ты смеешь!" А солдат достал из кармана нож. Руди схватил Марию за руку, и они бросились бежать. (Я думаю, это был знак лично для нее.)
- Рудольф также похвалялся Марии, что мол и с женщинами тоже могет, и рассказал о Ксении. (Скорее всего, пытался выставить себя опытным, доказать, что он не мальчик.)
- Однажды она зашла в номер и увидела, что Рудольф лежит на ее кровати (обнаженный?). Чтобы дать себе время на раздумья, она сделала вид, что не замечает его, и он сказал: "Ты что, не видишь меня?" (Вот, это его стиль. В точности как в том мультике про кота и птицу.) И хотя она уже понимала, что ему нельзя доверять, но ничего не имела против небольшого приключения.
- Они веселились, как подростки, ходили в кино и ночные клубы, Мария учила его танцевать твист. В постели он показал себя с наилучшей стороны, однако был реально помешан на Эрике. "Он никак не мог оставить эту тему, без конца повторял, как восхищается им". (Я вот что хочу сказать: Мария точно была не дура. Не знаю, что там Кавана цитирует, может, вообще устное интервью, но у нее отличный слог - простой, четкий и емкий. Она наверняка прекрасно понимала, что будет, когда она привезет Руди в Копенгаген. Исходя из этого, и надо трактовать дальнейшее.)
- Когда Мария типа была влюблена в Эрика, у нее был очень тяжелый период в жизни, в связи с семейными проблемами. Да, а происходило все во время тех самых гастролей АБТ в СССР, и в Тбилиси "она стала агрессивной". Эрик ей сказал: "Я не хочу с тобой танцевать, видеть тебя, говорить с тобой". Тем не менее потом не раз видел, говорил и танцевал.
- Мария позвонила Эрику из телефонной будки во Франкфурте, и первое, что он спросил: "Ты помнишь, о чем мы договорились? Мы не будем встречаться вне театра". - "А? Да, конечно. Слушай, я в Германии, угадай, кто тут со мной рядом стоит". Эрик ей не поверил, что она в Германии откуда-то из под-земли выкопала Нуреева, и она передала Рудику трубку.
- У того, конечно, в зобу дыханье сперло, но потом он овладел собой и стал рассказывать, как мечтает приехать в Данию. Мария заметила, что в тот момент глаза у него засияли так, как будто перед ним открылся целый мир.
- Пушкин восхищался Эриком, а Тейе он не нравился: "Он холодный". Тогда-то, именно Тейе Рудольф и выдал свой знаменитый оксюморон про обжигающий лед.
- В Копенгагене Мария и Рудольф остановились в отеле вместе с дочкой и ее няней (которые до этого были во Франции), и поэтому Мария сказала Рудику, что он будет спать в отдельной комнате, и вообще, на этом всё. Рудик, мило улыбаясь, кивнул, посмотрел на часы и сказал: "Ну... скоро уже?" У них была назначена встреча с Эриком.
- Они перешли через площадь в отель "Англетер" (где, видимо, жил Эрик, Кавана об этом ничего не говорит, и как-то вообще непонятно, где он тогда жил, похоже, что не дома, а в этом отеле, просто логически проистекает). Мария заказала в баре Red specials (шампанское с соком) и позвонила оттуда Эрику, сказать, чтоб приходил.
- "День был необычайно теплый для датского позднего лета..." - пишет Кавана. Стоп, что, до сих пор август? Вилла "Королева Жанна", Довиль, Франкфурт - когда они все это успели? У Каваны еще есть мерзкая привычка очень редко указывать даты, а именно с этого момента и Рудик, и Эрик, и все прочие начинают скакать по Европе, как блохи по сковородке, аж в глазах рябит, и понять, кто, где и когда, порой невозможно.
- Так вот, было очень тепло, и Эрик очень удивился, увидев, что на Рудольфе свитер. Он отметил также, что Рудик невероятно хорош собой. "У него был некий стиль, некий класс". А Рудольф, естессно, был потрясен классической нордической красой Эрика. (У Эрика главное то, что он умел себя подать, имхо, конечно. Руди это умел на сцене, а в жизни не очень, а у Эрика все наоборот.) И хотя в глаза друг другу они не смотрели, Мария сразу же заметила промелькнувшую между ними искру.
- Начали с обсуждения планов Рудольфа на будущее. Он сказал, что хотел бы связать себя с какой-то солидной европейской или американской труппой, но не знает точно, как это устроить. Рассказал, что видел Эрика с Марией в Большом, но не решился подойти. Неловкость между Марией и Эриком имела место, Рудольф это заметил (как сказал Нейл Уиллер, Руди был по-византийски чувствителен к нюансам), а Эрик заметил, что он это заметил. Много позже Руди признавался ему, как его бесил искусственный смех Эрика. "Но я больше ничего не мог сделать, чтобы как-то пересидеть этот час", - вздыхает Эрик.
- Собираясь уходить, Эрик хотел оплатить чек, но Мария настояла на том, чтобы внести свою долю, и добавила долю Руди из его налички, которую он отдал ей на сохранение (зачем? почему? ничего он ей не отдавал, я думаю, она просто заплатила за них обоих). Поскольку Рудика явно озадачило выражение going Dutch (каждый платит за себя), Эрик стал ему криво объяснять, что в Америке так говорят, когда делят счет. "Но мы же не в Америке", - ничуть не умнее ответил Руди.
- В следующие несколько дней они каждое утро встречались в классе, где обменивались несколькими словами. Когда класс делили на две группы, Руди машинально шел в центр, чтобы попасть в первую, а Эрик, так же машинально, назад, и оказывался во второй. Это позволяло им смотреть друг на друга, но Рудольфу это казалось проявлением неуважения к Эрику, ведь он должен быть впереди. И он спросил: "Почему датчане не уважают тебя?"
- Кого тут не уважали, так это Руди. Потому что он вел себя какабычна: проталкивался вперед, мог остановить весь класс, если ему не нравился темп и тд. В Питере это все было куда ни шло, но в Дании, где он был ноунеймом, среди питомцев Бурнонвиля, для которых его техника была просто днище, совсем не смотрелось. И все вокруг не могли понять, почему великий Эрик Брун общается с этим хуйлом.
- Однако Эрик, сознавая, что тот еще "сырой", не мог не оценить его мощь и жизненную силу. Эрик всегда мыслил более широко, чем его датские коллеги, искал выход из бурнонвильского формализма, а Рудольф искал рубанок, чтобы обтесать свою технику. Собственно, они оба представляли собой то, в чем каждый из них нуждался.
- Как раз перед приездом Рудольфа Эрик чувствовал, что находится в тупике, у него не было стимула к дальнейшему продвижению. "Глядя на то, как Рудик двигается, я испытывал прилив невероятного вдохновения... Именно рядом с ним я мог бы попытаться освободиться, найти в себе его свободу".
- Далее идет история про класс по русской методике, который Рудольф однажды дал Эрику по его просьбе, а тот на половине прервал занятие, поскольку не мог выдерживать темп. Обычно это подается как какая-то победа Руди, демонстрация его силы, но за что мы любим Кавану, так это за то, что она точно расставляет акценты. На самом деле там была ДРАМА. Эрик с Марией разминались на сцене перед спектаклем, Рудик, как обычно, околачивался рядом, и вот Эрик изволил попросить о классе. Но на середине прервал его и ушел: "Мои мышцы для этого не годятся". На самом деле проблема была в коленях, и Эрик боялся, что если продолжит в том же духе, то они его подведут на представлении. Но для Руди это все было более чем обидно, хотя он и понимал мотивы Эрика. Он чувствовал, что им пренебрегают.
- Я не знаю, откуда Кавана в данном случае цитирует Рудольфа, ссылок же на каждую фразу нет, но вот он в режиме драма квин: "С самого начала я пришел к нему (Эрику) с комплиментами; стоя на коленях, преподнес ему свое сердце. А он его растоптал". (Блядь, ну почему не сохранились его письма, это горе и беда, чувствую, я от них бы не то что визжала, я бы превратилась в ультразвуковое оружие массового поражения.)
- Рудольф смотрел на Эрика, как на идола, как ребенок с широко распахнутыми от восторга глазами, и ходил за ним по пятам. Мария: "У Руди была привычка сидеть в гримерке Эрика и просто смотреть, как он одевается, как повязывает галстук". Кавана дальше пишет так: "Сначала Эрику это льстило, потом начало раздражать, поскольку он ценил свое личное пространство". (Меня покоробила эта фраза, в духе Солуэй, которая особенно любит приписывать героям свои мысли. Ну блин, откуда ты знаешь, а может, он сначала раздражался, а потом ему начало льстить? Или ему вообще было похуй? Если у тебя есть прямая речь, так цитируй. Но потом я поняла, что таким образом Кавана пыталась оправдать поведение Эрика во время судьбоносной и эпичной сцены в баре.)
- Итак, сцена в баре, со слов Глена Тетли. "Эрик сказал за выпивкой: "Мария меня преследует, как и этот русский мальчик, с которым у меня тут назначена встреча. Ладно, подождет". И он заказал еще стопку, смеясь и болтая с Тетли и танцором Скоттом Дугласом; его зловещий мефистофельский смех (он всегда так ржал) разносился по помещению. Вдруг они услышали вопль со стороны столиков: "Мы увидели это татарское лицо с безумными глазами, до предела разгневанное тем, что мы монополизировали Эрика". Рудольф выбежал наружу, Эрик ухмыльнулся и сказал: "Лучше я пойду и догоню его". Мы со Скоттом вышли следом, и Рудольф, ожидавший снаружи (далеко не убежал, конечно), поприветствовал нас очень холодно". Потом они с Эриком куда-то ушли вместе.
(То есть, Эрик назначил ему свидание в баре, а сам его игнорил и болтал с друзьями. Не важно, слышал его Руди или нет, поведение говорило само за себя. И вот этот "вопль", скорее всего, был матерным. Я бы многое отдала за то, чтобы узнать, о чем они говорили, когда ушли.)
- На следующее утро Мария, как обычно, зашла за Рудиком, чтобы идти в класс. Но в комнате его не оказалось. Она тогда пошла в театр, и он таки явился - то есть, прибежал вместе с Эриком, страшно опаздывая. (Вот это опоздание способно породить не один фик, кмк.) "Я была уверена, что они провели ночь вместе".
- До этого момента все трое пытались вести себя как взрослые люди, конструктивно, и у них получалось. Они много работали втроем, и Марии это очень нравилось. (Видимо, слэшер в душе), Мария черпала из этих занятий вдохновение, по крайней мере для нее это был продуктивный творческий процесс. Ей настолько было норм в этом трисаме, что когда ее пригласили на свадьбу в американское посольство, то она долго колебалась, кого из них взять в сопровождающие.
- Но как только у Рудольфа и Эрика реально начался роман и они переехали в другой отель, ситуация кардинально изменилась. (Обычно - и Солуэй тоже - это подают так, что Мария с ума сходила от ревности и закатывала истерики. Но все было гораздо сложнее. Конечно, можно не верить словам Марии, мол, она пыталась представить себя чем-то большим, чем ревнивая баба, но надо все-таки и ее выслушать, а не только Эрика, которого вообще всегда все хотят, а он весь в белом стоит красивый. А Руди, насколько я знаю, по поводу всего этого всю жизнь благородно молчал.)
- Короче, по ее версии, Эрик, трахнув Руди, начал выпихивать ее из этого творческого трисама. (То есть начал забирать Руди себе всего и целиком, но простите, кто его вообще в Данию привез? Так не честно. Секс между Руди и Марией уже закончился, дело было не в этом, а в том, что она, как и Эрик, понимала, что он собой представляет, и он, как и для многих других балерин, с которыми работал, был для нее очень мощным вдохновлятором. А тут Эрик типа говорит: "Теперь я его ебу, а ты на выход". Ну нет, извините. Вообще, то, как Эрик акцентировал внимание на том, что он отбил Руди у Марии, прямо указывает, кто тут был главной ревнивой бабой. За пруфами можно сходить к воспоминаниям Нейла Уиллера.)
- Каждый день стал битвой за внимание. Однажды Рудик пригласил Эрика посмотреть, как он берет частный класс у Веры Волковой. Эрик зашел, увидел, что там уже сидит Мария, и сразу вышел, чем обидел всех, включая Волкову. В другой раз Рудольф обмолвился при Марии, что сегодня обедает вдвоем с Эриком, и та заорала, что нахуй уедет из Копенгагена, потому что они ее не пригласили. А в третий раз дома у Эрика Рудольфу показалось, что Эрик уделяет слишком много внимания Марии, и он подорвался уходить, вызвал такси (по телефону?), поразив их обоих владением английским, которого они до того за ним и не подозревали. Короче говоря, тут и правда нужен Стриндберг.
- Мария: "При всей его браваде, Рудольфа всегда можно было легко понять, в нем не было скрытности. Эрик же был очень манипулятивным, и я никогда не могла сообразить, кто кем управляет". (Вот и Солуэй так и не сообразила.) "Никому из нас троих не было хорошо", - вторит ей Эрик.
- С профессиональной точки зрения это тоже было смутное время для Рудольфа, т.к. он не знал, что делать дальше. Ему ужасно хотелось уйти из труппы Куэваса; в конце сентября его отпуск заканчивался и он должен был вернуться туда. Мария: "Наверное, для него было ужасно смотреть на то, как мы с Эриком готовимся к представлениям. Мы были востребованы и имели большой успех, а ему было очень грустно, он чувствовал себя брошенным. Только обучение у Волковой давало ему цель".
- У Волковой он брал два урока в день, но на самом деле это оказалось не то, чего он хотел. О методе Вагановой он знал больше, чем она, поскольку Волкова общалась с Вагановой тогда, когда та только разрабатывала свою методику. Бурнонвиль оказался нудным формализмом, Эрик был так прекрасен не благодаря Бурнонвилю, а вопреки ему, потому что его преодолел. То есть стиль Эрика был уникален и проистекал из его личности, этому нельзя научиться. Рудольф: "Я не мог понять, что я здесь делаю, и это было странно".

Продолжение следует.