Из Каваны - 6

[nakedsword]

В этом выпуске: "демонические" отношения с Эриком, плавно перетекающие в розовые сопли и обратно; подвиг Тейи; Америка и Баланчин; премьера "Жизель" в Ковент-Гардене.

- Затем труппа Куэваса переместилась в Италию, где Рудольф танцевал с Иветт Шовире, национальной героиней Франции, одной из лучших балерин ХХ века и лучшей Жизелью своего времени. Естественно, Руди был в восторге; он видел ее еще в СССР на сцене. Вел себя с ней крайне почтительно, целовал руки.

вот она

она же с Руди

- Сразу после того, как они начали репетировать, им уже казалось, что они танцевали вместе всю жизнь. Когда в следующий раз она танцевала в этом же балете с другим партнером, она послала ему открытку: "Жизель без тебя - не Жизель".
- Между спектаклями Рудольф летал в Канны, чтобы репетировать с Эриком, Соней и Розеллой Хайтауэр. Они вчетвером решили составить экспериментальную труппу, выступать без костюмов и декораций.
- Розелла как раз ушла со сцены и открыла танцевальную школу с огромной студией - "почти как в Большом", там они и репетировали с утра до ночи. Все радовались возможности сделать именно то, что им хотелось, без чьего-либо вмешательства, а Эрик с Рудольфом еще и были счастливы заняться хореографией.
- Еще в Хайфе Рудольф пытался репетировать с Розеллой свою версию па-де-де из "Щелкунчика", которую перед тем разработал на бумаге. В программу их квартета он также решил добавить па-де-де из "Дон Кихота" и танцы из "Раймонды" - все это балеты Петипа, которые он позднее поставил целиком.
- Эрик внес какую-то там "Фантазию" и бессюжетный танец под фугу и токкату Баха, в одной из частей которого они с Рудольфом воссоздавали то, над чем работали в Копенгагене (мужское отражение традиционного датского дуэта, когда балерина и ее партнер совершают одинаковые движения).
- Но, работая над Бахом, Рудольф с Эриком непрерывно спорили. Эрик основывался на Бурнонвиле, хореография которого то следует музыке, то нет, а для Рудольфа Бах был святыней, и он считал, что шаги должны соответствовать музыке. "Это всегда заканчивалось большой битвой, - говорит Розелла. - Поскольку я была старше всех, мне в итоге приходилось призывать их к порядку и организовывать: "Руди, если ты сделаешь эту часть, Эрик сделает ту... ХВАТИТ РУГАТЬСЯ!"
- Рабочие отношения Эрика и Рудольфа становились все более "демоническими", "как будто каждый из них существовал для того, чтобы быть вызовом для другого и наполнять другого отчаянием".
- Наблюдая за Эриком, Рудольф однажды сказал: "Я буду танцевать это, и я буду танцевать даже лучше".
- И если на репетициях были разногласия, то после них начинался полный пиздец. Эрик, несмотря на внешний лоск, имел бешеный и злобный темперамент, в гневе становился грубым, подлым и язвительным, Рудик же впадал в глубокую мелодраму и истерику. "Стоило датчанину хлебнуть своего виски, а русскому - своей водки, и немногое требовалось, чтобы произошел взрыв", - говорит Розелла. (У нее такой тон забавный, как у survivor'а какого-то: "Наш самолет упал в джунглях Амазонки...")
- Хуже приходилось Соне, которая делила с Эриком и Руди квартиру. Как-то утром она рассказывала Розелле, что накануне вечером Эрик и Руди гонялись друг за другом с ножами, "как будто хотели покончить со всем этим".
- А Рудольфу еще надо было возвращаться к Куэвасу, что не улучшало его настроения. Он сказал Иветт Шовире, что не поедет в Венецию и не будет танцевать в "этой" "Спящей красавице", но, конечно, поехал как миленький и танцевал. Город ему не понравился, он все время мерз и ходил в меховой шапке. Жислен Тесмар встретила его на мосту, угрюмого, и заметила, что снег вообще-то не идет, на что он сказал: "Конечно идет. Я же здесь".
- Рудольф никогда не воспринимал эстетику труппы Куэваса, которая вообще-то была не так уж плоха и основывалась на сюрреализме. Там, в свою очередь, считали его неотесанным мужиком. Радость расставания по окончании контракта была взаимной.
- Накануне Нового, 1962 года КГБ решио всерьез сыграть на ностальгических чувствах Рудольфа, для чего в первую очередь взял за жопу Тейю. Тот много раз посылал Рудольфу письма, но их все перехватила штази, и вот 13 декабря они пришли за ним, и Тейя провел худшие сутки в своей жизни.
- Его заставили отчитаться в отношениях с Рудольфом, запугивали ("будешь всю жизнь работать на заводе, никаких танцев"), не позволяли связаться с родными и в итоге заставили написать Руди письмо с уговорами вернуться в СССР.
- Но потом Тейя, тщательно перепрятав все пленки и документы, связанные с Руди, как-то осмелился и ухитрился написать ему настоящее письмо, где предупреждал, что предыдущее было ложью, что ему ни в коем случае нельзя возвращаться. Видимо, уже зная, что для Руди он остался в прошлом, Тейя практически ничего не рассказывает о себе, говорит лишь, что из Берлина уже нельзя уехать, как раньше, а там будет видно, но вообще-то он хочет закончить училище. А главное, Рудик, ни в коем случае не возвращайся, это опасно. Поразительно, что мальчику на тот момент было 18 лет.
- Следующей у гэбни на очереди была Ксения, которая в своем письме била на чувства, совесть и т.д. и тоже уговаривала вернуться.
- Но основная ставка была сделана на Розу, через которую передавалась самая замануха: что Рудольф сможет вернуться на то же место в Кировском; указывалась фамилия сотрудника посольства, с которым ему нужно было по этому поводу связаться. Также Роза сообщала, что на Новый год мать приедет в Питер и остановится в той самой квартире, которую Роза делила с родителями Сизовой.
- Даже если бы Тейя его не предупредил, вряд ли Руди повелся бы на такую топорную работу, но на Новый год позвонил матери и сестре. Он пытался рассказывать им о своей жизни на западе, но присутствовавшая при этом Алла Сизова говорит, что они ничего не понимали. Слушали, но не слышали. И по-прежнему уговаривали вернуться.
- Позвонил он также и Пушкиным, говорил с Ксенией. Сказал, что сейчас в Копенгагене, работает с Эриком Бруном, как и мечтал. Чувствовалось, что он обиделся на письмо Пушкина, переданное ему сразу после побега: сказал, что если Александр Иванович не может сказать ему ничего лучшего, так пусть вообще не пишет.
- Но по крайней мере они могли расслабиться, узнав, что с ним все в порядке, поскольку слухи ходили дичайшие. Рождество 7 января Пушкины превратили в праздник в его честь, Тейя все снимал. Он фактически занял место Рудика в доме Пушкиных, в том числе и в постели Ксении.
- Все эти уговоры были по-любому напрасны, поскольку как раз начала разворачиваться европейская слава Рудольфа. Париж стоял на ушах после того, как в театре на Елисейских полях квартет дал первое из двух запланированных выступлений. Однако и зрители, и критики замечали одного Нуреева и говорили только о нем, что Эрику как-то не очень нравилось.
- Да еще и накануне второго представления он серьезно повредил сухожилие, так что танцевать не мог. Рудольф без колебаний вызвался исполнить все его партии, даже бурнонвильский дуэт, который он только видел, но не репетировал. Он танцевал фактически без остановки и наслаждался этим.
- И хотя они получили много предложений на продолжение тура, но решили разойтись по своим конюшням. Эрик говорил, что продолжать дальше им всем было бы тяжело (но только не Руди, по-моему).
- У Сони был ангажемент в Нью-Йорке, и Эрик изначально собирался лететь с ней, т.к. у него было запланировано выступление на Эн-би-си с Марией Толчиф с "Фестивалем цветов". Но поскольку он едва мог ходить, то об этом уже не было и речи. Рудольф быстренько сориентировался: постаравшись встать пораньше, что для него было подвигом, он спустился в лобби типа попрощаться с Соней и сказал: "Если ты устроишь так, что вместо него возьмут меня, то это было бы здорово".
- Это была действительно прекрасная возможность заявить о себе в США, тем более что прежние его попытки неизменно проваливались. Он вроде нашел себе агента, но тот обнаружил, что Нуреевым в США никто не интересуется. Не смог Рудольф и приехать в сентябре по приглашению Баланчина, поскольку не успел сделать визу.
- Однако на этот раз, с рекомендацией Сони и Марии, с согласием Эрика выступить типа тренером, в Эн-би-си согласились на такую замену.
- После долго перелета самолет с трудом сел из-за погоды, Руди чуть не умер от аэрофобии. Но все равно сразу из аэропорта поехал смотреть театр Марты Грэм. Правда, до конца не высидел, из-за джет-лага и стресса.
- Эрик договорился, что они поселятся у его американского агента Кристофера Аллана, известного своими крутыми вечеринками, в квартире на Восточной Семьдесят второй улице. По вечерам Эрик с Крисом жестоко бухали, а Рудик садился на такси и ехал на другой конец города в театр Баланчина.
- Труппа Баланчина прямо-таки грезила о том, что Нуреев будет у них танцевать, они трепетали от одного его присутствия.
- Трепетала даже Александра Данилова, одна из первых муз Баланчина, встретив его в фойе (он узнал ее по фото). "А, Нуреев!" - воскликнула она. "А, Данилова!" - ответил он.
- Руди сразу же начал ныть ей, что ему не нравится Нью-Йорк, он не хочет здесь танцевать, но он на самом деле врал, чтобы не казаться наивным провинциалом. Наоборот, он был в восторге от Нью-Йорка и от его балета. Он писал Гослингу: "Я хочу попробовать Баланчина, я хочу его съесть".
- Хореография Баланчина представляла собой идеал для него, то, что он и хотел изучать на западе: классический танец, независимый от сюжета и дизайна, настолько подогнанный под музыку, что кажется, будто каждый инструмент отражается в движении.
- С точки зрения Руди, танцоры Баланчина технически были лучше, чем в Кировском.
- Он ходил и в другие театры, в основном экспериментальные, а потом говорил: "Я люблю американцев. У них есть свобода творчества. Они не придавлены европейским прошлым".
- Однако кое-что ему не понравилось: танец был чересчур абстрактным и чересчур коллективным.
- Когда Эрик присоединился к труппе Баланчина в 1959 г., тот ему сказал: "Ты интересуешь меня как танцор, а не как личность". Чтобы достичь нужной мэтру кондиции, Эрик аж ударился в дзен-буддизм.
- Руди не помог бы в этом плане и сам далай-лама, и ему, напротив, казалось, что Баланчин хочет понять, что он за человек. Они встретились впервые, вместе с Даниловой, в русской чайной, и Баланчин вел себя крайне вежливо и дружелюбно. Как Мария заметила еще раньше, у них с Баланчиным было много общего (только не вежливость): музыкальность, педагогический талант, маниакальная приверженность профессии. "Зачем отдыхать? Для чего ты себя бережешь? Работай!" Или даже: "В могиле выспишься".
- Баланчин покритиковал Кировский, выступавший в Нью-Йорке в декабре.
- Тем не менее Рудольф все еще считал Кировский лучшей школой и (возможно, под влиянием полученных писем) обмолвился, что задумывается, не вернуться ли назад. У Даниловой аж челюсть упала на стол: "Не вздумай! Они бросят тебя в тюрьму! Да и каким танцором ты станешь?" Руди отвечал: "Я делаю то, что должен, но сейчас я не знаю, что должен делать".
(Сдается мне, что это была маленькая истерика лично для Баланчина: "Я в таком отчаянии из-за отсутствия хорошей школы, что аж думаю, не вернуться ли назад. Так может, приютите котеночка?")
- Однако главным его приоритетом сейчас являлась шлифовка бурнонвильской техники к 19 января, дню трансляции "Фестиваля цветов". ОН репетировал в студии с Эриком и Марией, и ничего от тех напрягов, что были в Копенгагене, уже не осталось. "Нам было некогда, мы работали".
- Консервативные спонсоры программы велели Руди подстричься. Однако его длинные волосы были частью его имиджа, который он решил создать на основе портретов Нижинского, навсегда отказавшись от париков. В любом другом случае он бы послал всех нахуй, но тут вполне могли послать нахуй его. А он так хотел появиться на американском ТВ, что таки отдался в руки парикмахера, хотя и контролировал каждое движение ножниц. Тот его толком и не обстриг, но перед самим представлением голову Руди набриолинили так, что она аж сияла.
- Влияние Эрика наконец-то стало заметным, это был очень бурнонвильский танец. Толчиф для этой роли совершенно не подходила, но он зато оторвался в соло. Эта запись считается одной из лучших за всю его карьеру. (Мда.)
- Получив две штуки баксов наличкой, довольный Руди вылетел обратно в Лондон: его видели миллионы американцев, а главное, Баланчин.
- В Лондоне он опять пошел на представление сразу из аэропорта, вместе с Колетт Кларк, поскольку Марго, у которой он опять остановился, была занята. Пошли они в Театр Рамбер, а потом Марго организовала ужин, на который пригласила Мари Рамбер и Рудольфа.
- Мари Рамбер была полячка, работала с Нижинским, в 20-х организовала свою труппу, которая пользовалась большим уважением. Рудольфу Театр Рамбер понравился тоже, особенно Джон Чесворт и Люсетт Алду, с которой он через 12 лет будет танцевать в своем фильме "Дон-Кихот".
- Тем не менее, пока они ждали Марго, беседа не клеилась: Колетт все еще потряхивало в присутствии Руди, Рамбер не любила звездунов, а Рудольф много выебывался и вообще дал понять, что интересуется только Марго. Но вот она пришла, великолепная, милая и смешливая, и всем стало хорошо.
- Марго очень смешно рассказывала, как Руди пригласил сам себя поселиться у нее в посольстве на время репетиций "Жизель" (это было еще ранее зимой в Монте-Карло). "Он стоял в моей гримерке, выглядел как маленький мальчик, говоря: "Слушай, мне же надолго придется задержаться в Лондоне. Я не могу так долго жить в отеле. Как думаешь, что мне делать?"
- Руди в посольстве очень нравилось, но в этот второй его приезд возникла некоторая проблема. Было видно, что он страдает, но от чего - стесняется сказать. (Вообще, Рудик как-то очень обломался после Дании, поскромнел, имхо.) Наконец, не выдержав, он признался: "Я прям помираю, четыре дня не слушал музыку".
- К тому же ему не нравилась английская кухня, особенно холодный ростбиф. Говядину он предпочитал исключительно в виде хорошо прожаренных стейков, которые придирчиво осматривал и пробовал на температуру. Только стейки могли дать ему силу для танца. Когда Марго первый раз пригласила его к своей матери, она услышала, как он бурчит себе под нос, садясь за стол: "Куриный обед, куриный спектакль".
- Но на репетициях он куда увереннее добивался желаемого. С самого начала стало ясно, что он собирается сделать своего Альбрехта важнее Жизели, что для Марго, которая танцевала Жизель 25 лет, было своего рода пинком. Аштон был посредником между ними, и компромиссом стал вариант 50/50: половина от версии Кировского балета, половина от английской.
- Но Руди и сам неплохо устанавливал контакт с Марго. Однажды Найджел зашел в студию и увидел, что Руди держит Марго высоко над головой, "по-советски", а она вертится и восторженно хихикает: "Отпусти меня, это слишком высоко!"
- И ее, и Аштона Рудольф в итоге завоевал своей вовлеченностью в роль Альбрехта, так что они согласились с его интерпретацией.
- И снова моделью для Рудольфа стал Нижинский, чьи фотографии он собирал и изучал. А еще на него, как и на Нижинского, влияла система Станиславского, "предыстория". Руди говорил Найджелу: "Я могу точно сказать, например, когда и как я впервые встретил Жизель".
- И так у них с Марго все хорошо получалось, что кордебалет, наблюдая за репетицией, рыдал.
- Руди поражал всех также и в классах - своим стремлением к точности, безупречности. Марго ходила специально смотреть на него. "Удивительно, что этот юноша, которого все считали диким и необузданным, так отчаянно шлифует свою технику". Он и ей передавал свои знания, все, чему научился в Кировском.
- Она тогда репетировала "Лебединое озеро", и ее партнер, Дэвид Блэр, хотя и был во многом хорош, но ей совершенно не подходил. Она спросила Руди, не хочет ли он позже танцевать с ней в "ЛО", и он, к ее удивлению, не ответил немедленным согласием, а сказал, что еще посмотрит на постановку.
- За две недели до дебюта в "Жизели" Рудольф полетел в Копенгаген к Эрику, намереваясь поработать с ним над ролью. Эрика на западе считали самым правильным Альбрехтом, у него было больше опыта и характера для этой роли. И у него было то убеждение, которое разделял и Руди, что за каждым па и жестом должна стоять некая идея, иначе оно не сработает.
- Однако Эрик, снова находясь под давлением семьи, был не в настроении его поддерживать. Позднее он оправдывался в письме: "Прости меня, если недостаточно помог тебе. Мне больно видеть тебя расстроенным, это тебя ранит, и это ранит меня". (Ну вот как? Периодически с удовольствием доводить человека до слез, а потом говорить: "Ой, я не могу видеть, как ты плачешь, мне так тебя жалко, что аж сердце разрывается". Пиздить и извиняться, извиняться и пиздить.)
- Это ему был нужен стимул от Рудольфа, а не наоборот. Вот уже два года он ощущал отсутствие развития, цели, танец перестал быть для него спасением. "Но я видел слабый отблеск красоты и любви, и я в него верю, я думаю, это существует... Ты дал мне больше надежды и больше веры во всех смыслах, и в красоту тоже".
- Гуляя вдоль озера Gentofte, они оба испытывали незнакомое им ранее чувство полной завершенности - "особого рода гипнотической, физической, глубоко эротической любви".
- 7 февраля Рудольф улетел, и Эрик испытал ужасное одиночество. Письмо от 7-го же: "Сейчас, уже вечером, я чувствую огромную дыру внутри, которую ты заполнял, когда мы были вместе... Если ты сможешь, если способен ждать меня [на языке Эрика это означает, судя по всему, не блядствовать], пока я должен находиться дома, это сделает мое пребывание здесь намного легче. Ты в моем сердце, в моем разуме и каждой клетке моего тела". (Вообще, это "если ты сможешь..." в копилку к моей версии о том, что они изначально договорились об открытых отношениях. Но получается, что Эрик временами начинал ныть, давя на жалость, чтобы Руди не гулял.)
- На следующий день он написал снова:
Мой детка (baby) Рудик,
Я не знаю, почему называю тебя деткой, - ты не ребенок, но ведь еще и не стар, так что по мне звучит замечательно и выражает что-то мое для тебя, и это хорошо... Я смотрю на телефон, ожидая твоего звонка, чтобы услышать твой голос и сказать тебе, что... быть с тобой _в этот момент_ значило бы для меня больше всего, что этот мир может мне предложить... Ты секрет [секрет на языке Эрика означает что-то вроде "суть, сущность, смысл"] моей жизни, секрет, который свободно показывает себя... парадокс, но так верно".
- А дальше в книге ошибка: сказано, что Рудольф смотрел "ЛО" с Марго 23 ИЮНЯ, тогда как это был явно февраль и даже не 23, а раньше. Короче, все даты надо проверять по Солуэй.
- Рудольф был в шоке: в спектакле присутствовали все мимические сцены, которые вообще-то были в оригинальном либретто, но в России их давно выкинули как устаревшие и ненужные.
- Дело в том, что западный классический репертуар основывался на схемах, которые в 1918 году вывез из России генеральный директор Императорского балета Николай Сергеев, ученик Петипа. Со всеми своими огромными томами партитур он прозябал в нищете и безвестности, пока в 30-е годы Нинетт де Валуа не пригласила его в Ковент-Гарден.
- Те заметки, на основе которых Николай Сергеев работал, были схематическими, в них многого недоставало. Но в итоге английское "ЛО" оказалось максимально близким к оригиналу, что, по мнению Рудольфа, было не фичей, а багом. В русском балете (в СССР) с тех пор произошла целая революция во главе с Вагановой, большое влияние оказал Станиславский, а на западе все застыло, как в янтаре.
- Балет Дягилева был бунтом против традиций Мариинского, полным их отрицанием, но Рудольф считал, что их нужно не отрицать, а развивать. Рудольф обожал Эрика за то, что он делал Бурнонвиля понятным современной публике.
- И, ясное дело, Рудольф решил, что появится в Ковент-Гарденовском "ЛО" только после того, как в него внесут существенные изменения.
- Тем временем Руди и Найджел Гослинг много работали над автобиографией Руди, которую за него писали во французском издательстве "Опера Мунди". Когда Рудольф прочел, что у них получилось, он пришел в ужас и сказал, что книга выйдет только после того, как ее переработает Найджел. Руди ему доверял, но проверял и много черкал уже его текст.
- Работа в основном заключалась в устных интервью, записываемых на магнитофон, и Кавана их слушала, и принесла нам в клювике самое вкусное.
Г.: У тебя были какие-то интрижки во время первой поездки в Лондон?
Р. (смеется): Ну, если и были, все равно не расскажу. Я намерен быть абстрактным.
Г.: Что было после Гамбурга?
Р.: Это страницы частной жизни.
Дальше разговор переходит на Канны.
Р. (внезапно, с подростковым хихиканьем): Я ходил там в бани и, по-моему, снял шлюху. И меня сняли тоже.
Г. (кашляет): Значит, захаживал туда?
Р.: Да, между представлениями. Дней пять.
Откашлявшись, Гослинг начинает расспрашивать его студии Розеллы Хайтауэр.
- Гослинг был человек широко мыслящий и абсолютно непредвзятый, открытый ко всему, никакие выходки Руди не могли его шокировать. В нем совсем не было предубеждения, тщеславия, злости, некоторые знакомые считали его чуть ли не святым. Подобно Франциску Ассизскому, он мог разговаривать хоть с птицами и деревьями, и потому ему удалось найти общий язык с Руди.
- Из-за плохого владения английским, да и общего склада ума, Рудольф не любил высказывать свои идеи, т.к. ему было трудно их формулировать. А Найджел понимал его с полуслова и формулировал за него, умудряясь не давить своим интеллектуальным превосходством, так что Руди чувствовал себя с ним на равных.
- Найджел обожал Баланчина (еще даже до того, как это стало мейнстримом) и терпеть не мог Николая Сергеева.
- 21 февраля 1962 года - премьера "Жизель". Билеты по 40 шиллингов шли на черном рынке по 25 фунтов. Лондон замер в ожидании чуда, и оно произошло.
- Рудольф вновь дал свою интерпретацию Альбрехта - не "плейбоя", как у Эрика, не конченого мудака, как в советском балете, а впечатлительного мальчика, потерявшего голову от любви. Его поступки объясняются незрелостью и импульсивностью, а не подлостью. Александр Бланд (т.е. Гослинги): "В нем есть шарм Джеймса Дина, мальчика, который вечно создает проблемы и которого вечно за это прощают". ("...если вы няша и нечаянно")
- Зрителей потряс дуэт Марго и Рудольфа. (Поскольку я все время не могу подобрать слов, чтобы передать, чем он так берет, мне было ужасно интересно, что скажут другие. И что характерно, каждый видел свое.)
Мод: "Разложить это на компоненты - все равно что анализировать лунный свет".
Нинетт де Валуа: "Эмоционально, технически, физически - с любой стороны они были созданы для того, чтобы встретиться и танцевать друг с другом.
Какой-то критик: "Две половины единого целого".
- После того как занавес опустился, зал молчал с минуту, а потом разверзся ад.
- Когда они с Марго вышли на первый (из 33) вызовов, Марго достала алую розу из присланного мужем букета и вручила ее Рудольфу, а тот вдруг встал на одно колено и покрыл ее руку поцелуями.
- Это был жест спонтанный, хотя и сценический, для публики, но являлся искренним выражением его благодарности. Не словами, а движением.
- Ко второму представлению они уже отрепетировали и отточили этот жест.
- И хотя критики отмечали, что к Фонтейн как будто вернулась молодость, все же, по общему мнению, эта была "ночь Нуреева". Отмечали его улучшившуюся
технику, а также женственный облик, который стал сюрпризом для лондонцев, привыкшим к маскулинным советским танцорам.
- Когда во втором акте он медленно выходил на сцену с лилиями в руках, обрамлявшими его лицо, он воплощал романтический образ "весь лилейно-томный". Мод пишет, что этот выход был так прекрасен, что публика начала рыдать еще до того, как он начал танцевать.
- Хотя Рудольф свой новый андрогинный имидж снимал с Нижинского, его Альбрехт был совсем другим: герой Нижинского искал абстрактный идеал женственности, а Жизель была лишь малозначительным воплощением его духовных поисков. (Вообще-то очень жизненная интерпретация.)
- Для Эрика тоже вилисы были как бы фрагментами его собственного разума: "все то, чего мы боимся, чего пытаемся избежать".
- Рудольф же изображал романтическую любовь, с которой он теперь был хорошо знаком благодаря Эрику.
- Фильм по балету был снят через три месяца.
- Рудольф так хорошо играл по Станиславскому, что публика немедленно поверила в его роман с Марго, что ее слегка коробило, тем более что она знала, кого он на самом деле любит.
- А уж Эрика-то как плющило. Он немедленно взревновал Рудольфа к Марго (это, блядь, вообще уже мазохизм какой-то, еще б к Гослингам приревновал). Да еще и профессиональная зависть. И, не дождавшись Рудольфа после премьеры, он слинял из театра. Руди: "Я бежал за ним, поклонники бежали за мной. Это было хрен знает что".
Продолжение следует.