читать дальше- Перед возвращением в Лондон Рудольф поехал во Флоренцию, чтобы посмотреть на "Сильфиду" с Эриком (которого пригласил датский балет на время тура по Италии).
- Следующий ангажемент Эрика мог стать утешением для него. Они с Джорджиной Паркинсон должны были танцевать на премьере "Дафниса и Хлои" Джона Крэнко в Штутгарте.
- Джон Крэнко был выдающимся хореографом, он заскучал в Ковент-Гардене и стал директором в Штутгарте, где уже начал превращать местную труппу в балет международного класса. В частности приглашать звезд на недельный фестиваль в июле 1962.
- Эрик был счастлив работать с Крэнко, поскольку впервые ведущий хореограф хотел сделать под него балет. "Тюдор сказал, что Аштон сделает что-нибудь для меня, Аштон сказал, что мне нужно ехать к Баланчину... Так они и посылали меня от одного к другому".
- Но хотя премьера 15 июля прошла весьма успешно, Эрик был в ужасе от своего исполнения. Его требования к себе были так высоки, что Элизабет Кейе однажды написала: "Он мог выступить безупречно и уйти со сцены в суицидальном настроении".
- А тут еще приехал Руди, и вокруг него поднялась теперь уже обычная кутерьма. Рей Барра: "Фотографы хотели его, его, его, и это создавало - о, много трений".
- Эрику всегда нравилась анонимность, тот факт, что он мог неузнанным протолкаться через толпу фанов, ожидающих его. Его позиция была: отработал и ушел.
- И тут вдруг он внезапно обнаруживает себя ищущим внимания, обижающимся на то, что "никто меня не знал, и это мне типа повезло, что я тусуюсь с Рудиком".
- Более того, оказалось, что он должен помогать журналистам понимать английский язык Руди и даже выступать его агентом. "Он приехал в Штутгарт как друг, а пресса спрашивала: почему он не танцует в гала?"
- А Рудольф, конечно, очень хотел танцевать в гала, и этого Эрик уже вынести не мог. Он должен был танцевать с Иветт Шовире в Victor Glovsky's Grand Pas classique, но во время одной из репетиций вдруг попросил Руди занять его место, потому что у него внезапно разболелась спина. А Рудольф, конечно, был счастлив это сделать. ("На, забирай мою партнершу, мой дуэт, мой успех, мою карьеру, мою жизнь, нахуй все забирай, подавись").
- Эрик пошел в номер и лег. "Я чувствовал нарастающее давление, в первую очередь внутри себя, из-за "Дафниса", и затем из-за общей плохой атмосферы, окружавшей нас с Рудольфом... Люди нас провоцировали. Подшучивали, и это меня достало... Я справился с этим единственным способом, который знал: я все отменил". (Кавана считает, что эти подшучивающие люди - плод воображения Эрика.)
- Эрик должен был выступать еще несколько раз, и Крэнко с другим хореографом, Кеннетом Макмилланом (по другой версии - Рей Барра и Кеннет) пришли проверить, в каком он состоянии, и попытаться уговорить его продолжать. ОН их не пустил в номер, сказал, что точно не будет танцевать. Руди лежал в кровати и вроде как спал.
- После этого Эрик 5 лет не общался с Крэнко.
- Той же ночью он купил кабриолет у одного из танцоров,
извините, не могу не
и, не сказав никому ни слова, уехал из Штутгарта. Когда Рудольф утром проснулся, он нашел лишь записку в конверте отеля:
Мой дорогой Рудик,
Береги себя, слова обманчивы, их всегда понимают неправильно. Поэтому я ничего не скажу, кроме: прощай! Люблю. Эрик.
- Больной от ужаса, Рудольф немедленно позвонил Джорджине, спросить, не с ней ли Эрик. Она бросилась к нему в номер и обнаружила его в жутком состоянии, перепуганным. (То, что отъезд Эрика стал таким шоком для Руди, говорит о том, что он, по крайней мере тогда, совершенно не читал Эрика, его знаменитая интуиция ему в данном случае напрочь отказывала.)
- Далее Кавана цитирует Джорджину, но только непонятно, о ком речь. "У него не было паспорта, и я предположила, что он связался с Марго, потому что у нее имелись дипломатические контакты". (Кто, Эрик? Типа они через Марго пытались его искать? И далее не объясняется, как Руди его в конце концов нашел. Да, собственно, наверное, звонил и звонил в Копенгаген, телефон умирающей фрау Брунн оборвал.)
- Когда Шовире увидела Руди позже в этот день, она была потрясена его страданиями. "Он обожал Эрика. А он взял и вот так уехал... Почему?" (То есть и Иветт на вчерашней репетиции ничего не заподозрила, ни следа не было того, что Эрика всерьез клинит.)
- Затем Кавана пытается поставить Эрику диагноз, обращаясь для этого к книге Карла Ясперса о Стриндберге (нет, я не буду ее читать), который тоже любил вот так сорваться и уебать из "давящего окружения" в неизвестном даже ему самому направлении.
- Но Стриндберг был шизофреник, и, собственно, Эрик тогда выказывал некоторые соответствующие симптомы: кроме самого бегства, идеи отношения, боли непонятной природы.
- Однако в дальнейшем психоз не развился, и вообще никогда не развился, так что это была не шизофрения, а просто душевный кризис.
(Эрик вообще-то просто классический образец того, что в старых учебниках называлось "шизоидная психопатия", не знаю, как щас это по МКБ-10. Но это не болезнь, а конституция. И да, под действием стресса шизоиды могут выдавать зловещие симптомы типа алгий и сензитивных идей отношения, но расщепление не происходит, и, соответственно, психоз не манифестирует.)
- Доктор Леннарт Пасборг настаивал на том, что при всех своих странностях Эрик не страдал никаким тяжелым психическим заболеванием. "Он определенно был меланхолик, и человек с такой странной восприимчивостью, что в этом было нечто трансцендентное. Он видел то, чувствовал это, был в контакте с... Это делало его одиночкой - ему нужно было углубиться в себя, пытаясь войти в контакт с этим... Он страдал из-за неспособности воспроизвести то, что он хотел..."
- Susse Wold считает, что это все было просто потому, что он датчанин, мол, они все такие. Его эскапизм она приписывает скорее мистицизму, чем патологии.
- Только к концу недели Руди наконец-то выследил Эрика, которому потребовалось в три раза больше времени, чтобы добраться до Копенгагена - из-за жестоких болей в спине. (Нет, я не буду писать ангстовый фик про эту поездку, в духе Раста Коула, хотя нет, буду.)
- Во время их эмоционального телефонного разговора Эрик сказал, что больше никогда не хочет быть с людьми, которые станут насмехаться над их отношениями, и это в принципе похоже на оправдания, но тут же он сказал, что ничего не должен объяснять.
- Это был уже конец июля, и они оба отчаянно нуждались в отдыхе. Рудольф уболтал Эрика приехать в Монте-Карло, где он собирался купить дом. (Каким чудом ему это удалось? Пообещал, что никого не будет, только они вдвоем? Или у Эрика уже началась ломка по нему? Да и чувство вины давило, наверное, представляю, как Руди ему рыдал.)
- В Монте-Карло, тем не менее, было полно танцоров, и среди них - Эдвард Кейтон, партнер Анны Павловой, который давал там классы. Оба с восторгом слушали его рассказы о ней и о балете вообще.
- Тогда были сделаны эти фотки на педальной лодке.
- А уже через неделю Рудольф словно попал в пьесу Стриндберга. Он поселился у Эрика дома в Гентофте, где все были еще в трауре после смерти тети Минны, а тут еще мать его была серьезно больна.
- Страдая от ужасных болей, она все же находила время и силы люто ненавидеть Руди и давать всем это понять.
- Там, конечно, оказалась и Соня Арова, которая выступала с Эриком в гала в Тиволи Гарден.
- Фрау Брун ясно выразилась, что не хочет видеть Руди в своем доме, и Соня посоветовала Эрику попросить Рудольфа переехать в отель. Плюс к тому Эрик и Руди постоянно и страшным образом ругались.
- Рудольф съехал, но ненадолго. Как только Соня свалила, он немедленно водворился обратно.
- Однажды Эрик и Руди обедали у Волковой, и тут позвонила одна из сестер Эрика и сказала, что мать забрали на скорой в больницу. Эрик помчался туда, но опоздал: она уже умерла.
- Он пошел домой, позвонил оттуда Волковой и объяснил, что произошло. Трубку тут же перехватил Руди и сказал, что прямо сейчас едет к нему. Susse Wold: "Руди был единственным, кто отреагировал на это спонтанно, и его реакция помогла Эрику выплеснуть свои чувства. Если кто-то способен просто обнимать вас... Без слов... просто держать вас в своих руках и быть рядом... Это именно то, что он сделал."
- На следующий день Рудольфу нужно было улетать в Нью-Йорк, но он сказал Эрику, что останется еще на несколько дней, чтобы Эрик не был один в доме. Его преданность глубоко тронула Эрика. "Он мог убежать, но он остался".
(Думаете, как это мило, да? Мимими, уняня? Щас Эрик нам сделает мимими.)
- Рудольф был в Нью-Йорке, репетировал для очередного выступления на Bell Telelephone Hour TV (па-де-де из "Корсара" с Лупе Серрано, вот эти съемки, и при желании можно разглядеть в Руди некоторую особую подавленность), когда пришло письмо от Эрика.
- Кавана приводит его почти целиком, и я приведу его целиком, чтоб не мне одной страдать.
Мой дорогой Рудик,
Интересно, как у тебя дела... Я чувствую себя очень одиноко в этом доме, все время думаю о матери, и о тете тоже. Они так много значили для меня, и в какой-то степени они для меня еще весьма живы. Я и о тебе думаю тоже, да, о нас двоих, о будущем. Действительно ли мы счастливы вместе, или я слишком о себе возомнил, если думаю, что какое-то счастье должно существовать там, где мы сможем преодолеть и забыть часть себя, наш эгоизм и наши желания. Между нами была напряженность, ссоры, проблемы в преодолении себя, только самые отчаянные из сор или внезапная смерть, похоже, может успокоить нас, но только на день-два, и затем мы возвращаемся к старому, как и весь остальной мир. У меня были трудные периоды, сложности с самим собой, и я иду дальше один, чтобы избавиться от них. Я нуждаюсь в помощи в эти моменты, но в духовной, не в физической. Ты так часто говоришь о своем теле, но Рудик, дело в разуме, без разума и сердца ты не почувствуешь свое тело вообще. Ты можешь успокоиться, только истощив свое тело, (кто бы говорил, алкаш! извините), но пусть я не могу уговорить себя приехать к тебе только по физическим причинам, всегда есть рядом другое тело, которые ты можешь раздобыть где угодно. Может быть, как ты сказал, мы сможем больше быть вместе на следующий год, но как насчет следующего за ним? У нас не получилось быть вместе, не получилось верить в то, что есть будущее, в котором мы сможем быть вместе. От всего своего сердца, со всей любовью, которая еще остается в моем сердце, я желаю тебе найти счастье там, где ты сейчас находишься. Эрик.
- Руди, естественно, впал в шок от этого письма. Только что, в Копенгагене, они были близки как никогда, а тут такое. Он немедленно накатал ответ, отчаянно пытаясь убедить Эрика в своей вере в их любовь и будущее, однако его письмо пересеклось со вторым письмом Эрика, которое, по выражению Каваны (та тоже явно в ахуе от всего этого) было выдержано "в маниакально-радостном и теплом тоне".
- Письмо:
"Когда тебе пришлось уехать, я думал и чувствовал себя так, как будто что-то умерло во мне, словно я не увижу тебя больше никогда. Только ты остался в моей жизни, единственный живой человек, которого я люблю и кто жив для меня. Тоскливо было думать, что нам приходится идти такими разными путями из-за нашей работы, что мы все время в движении... со множеством окружающих нас равнодушных людей.... Мне не хочется выходить из дома, потому что люди расспрашивают меня и выражают соболезнования... Так много печальных вещей произошло в моей жизни в этом году... Я забыл, что произошло и нечто чудесное и прекрасное, когда я встретил тебя. Я должен быть благодарен, несмотря на все остальное, и я буду счастлив видеть тебя в любое время здесь, это будет драгоценный момент. Будь уверен, что ты - моя жизнь, и я очень сильно люблю тебя"
- 20 сентября Эрик пишет третье письмо:
"Мой самый дорогой, мой милый, я сейчас получил твое письмо. Ты можешь простить меня? Я даже не могу точно вспомнить, как я написал то первое письмо, это только из-за моего скверного состояния. Я надеюсь, ты поймешь и простишь. Я все время видел смерть вокруг себя, я был потерян, никого рядом не было, кто мог бы помочь, хоть кто-то живой. Я почти не спал с тех пор, как ты уехал.... Я много езжу по окрестностям, лишь бы не оставаться в этом доме одному, но Руди, любовь моя, мне сейчас лучше, и это благодаря тебе и твоему письму, заверяющему меня в любви, в которой так сильно нуждаюсь и которую тоже хочу дарить, и я ничего не слышал от тебя, как мне казалось, годы. О мой дорогой, пожалуйста, не беспокойся. До тех пор, пока мы любим друг друга, мы будем стараться, работать ради нашего будущего вместе".
- И наконец-то о балете. В начале октября 1962 Рудольфа пригласили в Чикаго, чтобы танцевать с местной труппой в "Веселой вдове" и фокинском "Князе Игоре". Посреди репетиций он смотался в Нью-Йорк, повидаться с Эриком, который остановился там ненадолго на пути в Австралию. Самым замечательным образом воссоединившись и не успев за такое короткое время опять поругаться, они снова расстались, теперь на 2 месяца.
- Рут Пейдж тут же забрала Рудольфа обратно. Она была чикагская балерина, режиссер, хореограф; с ее подачи Рудольф танцевал с ее труппой в БАМ.
- Она была жизнерадостной и очень стильной женщиной, большой подругой Марго, а та во время фестиваля в Нерви свела ее с Руди.
- Том Фишер, муж Рут, влиятельный и богатый адвокат, был человеком гостеприимным и космополитом по натуре. У них дома была богемная тусовка - в пентхаусе на Lakeshore Drive.
- Туда они пригласили Рудольфа пожить, хотя Кристофер Аллан предупреждал, что счета за телефоны будут огромными. "Я знаю, он хотел их оплатить, но он иногда забывает о деталях".
- Но с Рудольфом не было никаких проблем. "Пока он получал стейки, много чая, немного виски, массаж, партию в шахматы (в которые играл с моим мужем) и возможность позвонить Эрику в Австралию, он оставался весьма нетребовательным".
- В театре, правда, он вел себя иначе. Когда Рут показала ему татарский костюм, в котором он должен был танцевать, он вырвал его у нее из рук и чуть не вышвырнул в окно - она едва успела перехватить. Сделали другой, но и этот он потребовал обрезать, чтобы показать бедра.
- Чикагский "Князь Игорь" был замечательной постановкой, с оригинальным дизайном Рериха, с хорошим кастом и поющим по-русски хором. Однако Руди, узнав, что Большой театр в это время будет в городе, настоял на некоторых улучшениях.
- "Фокин был бы не в восторге, - говорила об этом Рут, - но все равно представление было потрясающее".
- В Лондоне Рудольфа ждали два письма от Эрика. В первом он описывал свой приезд в Австралию, где в аэропорту его встречали толпы журналистов. "Даже телевидение там было, - заметил он и подколол: - Я прямо звездой себя почувствовал".
- Во втором, написанном через неделю, он выражает радость по поводу того, что письмо Руди пришло как раз в день открытия в Сиднее. "Я не мог поверить, что держу в руках то, чего ты касался, и я читал и перечитывал твои слова... Я молюсь о том, чтобы ты нашел в себе силы оставаться один все это время". (Два месяца? Эрик, ну что ты как дитя.)
- Через несколько дней Эрика предсказуемо качнуло в противофазу, и он принялся пытать (так и сказано - was torturing) Рудольфа, отказываясь отвечать на его звонки.
(Кавана не пишет, что послужило триггером, но Мейнерц кое-что вроде бы пишет, насколько можно судить по чужим изложениям: это страх того, что чувства Руди на самом деле несерьезны, и из-за чего они несерьезны? Правильно, блядство. Может, добрые люди сообщили, что Руди, конечно, скучает, но как-то не сильно, и в основном на Кингс Роуд.)
- Эрик продолжал со вкусом страдать из-за смерти матери, боялся, что в этом была его вина (по приезде домой он даже заказал аутопсию и только после этого успокоился).
- Выносить все это на своих хрупких плечах пришлось (святой великомученице) Соне Аровой, которой все два месяца пребывания каждую, блядь, божью ночь приходилось нянчить Эрика до пяти утра, а только она клала голову на подушку, как звонил Руди, и ей приходилось аккуратно говорить ему: "Нет, Руди, Эрик не сможет поговорить с тобой сегодня". И тогда Рудольф начинал говорить с ней.
- Чем больше Рудольф выражал свое обожание, тем сильнее отдалялся Эрик. Это начало уже сказываться и на танце Рудольфа - он называл это "Проклятие". И поклялся больше никогда никем так не увлекаться (и клятву свою выполнил). "Лучше иметь камень вместо сердца!" - сказал он однажды Марго, которая тогда служила ему жилеткой.
- 3 ноября 1962 года Рудольф и Марго выступали в гала, где показывали па-де-де из "Корсара", которое потрясло зрителей едва ли не больше, чем "Жизель". Полуобнаженный татарин и английская леди.
- Снова Рудольф выбросил предложенный костюм и создал свой, вдохновляясь Бакстом. Это был чистый секс и дикая свобода на сцене.
- Такой балет был внове для Ковент-Гардена. Рудольф предложил Марго упрощенную версию того, что делала Дудинская, но ей все равно было нелегко, только к третьему спектаклю она справилась с ролью и, как сказала Нинетт де Валуа, помолодела на 10 лет.
- Рудольф учился у нее обозначать свое присутствие на сцене менее нарочито, более артистично. (Вот кстати да. Думаю, он у нее играть научился.)
- Виолетта Верди говорила о "Корсаре", что Рудольф был похож на великую куртизанку или великолепную мусульманскую шлюху, а их дуэт с Марго сравнила со сценой из "Кинг-Конга", и вообще, мол, казалось, что подглядываешь в замочную скважину чужой спальни.
- Тито Ариас, муж Марго, был в зале во время первого представления, и орал: "Какие сексуальные штаны!" Рудольф всегда подозревал, что муж Марго смеется над ним за глаза, и его бесило высокомерие Тито. Антипатия была взаимной.
- Впрочем, имея южноамериканское происхождение, Марго была не такой уж англичанкой, и их стили были очень комплементарными. Марго: "Мы как будто работали на параллельных линиях. Мы одинаково относились к тому, что мы делали".
- Тот контраст между ними, который все же существовал, создавал гипнотический эффект, что особенно проявилось в "Сильфидах" ("Шопениане"), которые ставили через три дня после гала.
- Марго говорила, что Рудольф фактически объяснил ей весь балет, заставил по-другому на него взглянуть. И она его во всем слушалась.
- Люди были потрясены их симметрией, и Марго говорила, что она и сама не может объяснить, что происходит, когда они начинают танцевать вместе. Но даже на фото было видно, что у них головы склонялись под одним и тем же углом, все движения были в полной и гармонии, которой невозможно добиться сознательно.
- В это время они начали работать над "Маргаритой и Арманом", балетом, который Аштон создал специально для них. Аштон думал насчет того, чтобы адаптировать "Даму с камелиями" для Марго еще после того, как посмотрел пьесу с Вивьен Ли в 1961 году. Но тогда он не мог найти музыку, но вот однажды услышал по радио Сонату Б Минор Листа, и тут его осенило.
- А тут еще Рудольф, по словам Марго, "ворвался в их мир", и у него с Листом, кстати, было много общего.
- И еще Аштон узнал, что прототип Маргариты Готье, юная парижская куртизанка, была знакома с Листом, и теоретически возможно, что он вдохновлялся ею, когда создавал свою Сонату Б Минор.
- Ну а Рудольф явно вдохновлялся Листом, создавая свой персонаж. И собой. "Персонаж уже сидел во мне", как он говорил.
- Рудольф был изумлен тем, как Марго вовлеклась в роль и как ее исполняла: "Марго швырнула себя - бог знает куда - и мне пришлось с ней соревноваться".
- В пьесе доминантная героиня затмевает юного героя, но балет был создан для них обоих, что следует из названия.
- Майкл Сомс был партнером Марго 14 лет и предполагал, что когда он уйдет со сцены, то она тоже. Предполагалось также, что в его последнем гала (том, где был "Корсар") они будут танцевать вместе в последний раз, но оказалось, что его выкинули из программы, даже не предупредив по телефону.
- Правда, Аштон позвал его на роль отца в "МиА", но это была чисто характерная роль, вообще без танца, его функция была создавать холодный контраст эмоциональной буре между Маргаритой и Арманом.
- Сомс, естественно, никак не мог понять и принять Рудольфа ни как танцора, ни как личность, потому что по характеру он был типичный Сомс (из "Форсайтов"), а еще его угнетало то, что о его партнерстве с Марго теперь все наверняка забудут либо будут вспоминать нехорошо.
- Но Рудольф не воспринимал его как аутсайдера и немедленно втянул в создание балета. Даже страстные дуэты, по словам Руди, были "полной импровизацией нас четверых (т.е. его, Марго, Аштона и Сомса) - у нас было что-то вроде оргазма".
- Сомса это так потрясло, что он, обычно педантичный, едва мог выучить хореографию, как и другие. Рудольфа это адово бесило, постоянно приходилось начинать все заново.
- А к тому же Руди повредил лодыжку, не так чтоб сильно, снимать "Сильфиды" 19 ноября ему это не помешало, однако достаточно, чтобы отменить все представления до конца года и заявить, что он отправляется в Австралию на отдых. Премьера "МиА", запланированная на 13 декабря, была перенесена на март.
- Руди страшно хотел к Эрику, и тот вроде бы тоже находил их разлуку "невыносимой", однако, уже отправив телеграмму, что вылетает, Рудольф был вынужден отменить полет. В Австралии узнали, что он вот-вот прибудет, и Эрик, в страхе перед повторением Штутгартской трагедии, когда "началось все это паблисити, и бесконечные вопросы, и сплетни", похоже, передумал насчет приезда Руди: "Я тебя обидел по телефону, так же, как много раз до того. Ты просишь меня разрешить тебе приехать, чтобы быть со мной, но я ищу того, кто приехал бы в любом случае, несмотря ни на что. (Эрик, ты пидорас в плохом смысле слова.) Я хочу, чтобы этим "кто-то" был ты и только ты. Когда я говорю тебе "нет смысла приезжать", это значит, что пора приехать, чтобы помочь мне и любить меня".
- Начиная с этого момента Эрик уже начинает явно выбешивать автора, она сначала его подъебывает, потом уже откровенно издевается: "Беспокоясь, что на этот раз он мог зайти слишком далеко в своих испытаниях любви и преданности Рудольфа, Эрик послал телеграмму..."
- Вот она, родимая, шедевр Эрика, даже на фоне всего его эпистолярного жанра:
MISSING YOU PRAYING YOU WILL COME ALL LOVE E
- Лодыжку Рудольф и правда повредил, судя по тому, что Эрик упоминает об этом в одном из писем от 21 ноября, но пресса расценила это как попытку избавиться от накладки в расписании, которая возникла по вине менеджмента Ковент-Гардена, а отнюдь не Рудольфа. Он согласился выступать в Чикаго на Рождество, но в это же время он был заявлен в "Спящей красавице" в Ковент-Гардене. Это вызвало очередную волну негатива в его адрес, и даже "Тайм" цитировал одного из функционеров Ковент-Гардена (не исключено, что того самого, который и был виновен в сложившейся ситуации): "Я лучше буду иметь дело с десятью Каллас, чем с одним Нуреевым".
- А Руди в своем духе: послал на хер и прессу, и менеджмент, и укатил в Австралию к Эрику. Правда, он послал на хер также и Марго: его отъезд означал, что он не будет выступать на ее ежегодном гала.
- Перед отъездом он пообещал научить ее дуэту из "Гаянэ", причем в партнеры предложил Виктора Рону. Рона чуть не умер от восторга, а когда он рассказал об этом в Будапеште, ему никто не поверил. Да он и сам себе едва верил, когда прибыл в лондонский аэропорт и увидел, что его встречает сама Марго с кучей прессы. Рудольф же старался держаться от него подальше, чтобы не бросить на него свою антисоветскую тень. Однако они пересеклись на парковке в аэропорту, и там быстро прошлись по этому дуэту, до того как объявили на посадку рейс в Сидней.
- Двадцатичасовой перелет и так стал для него пыткой, а он еще боялся, что его Советы похитят. Из-за этого он летел под чужим именем, и его даже якобы чуть не похитили в Египте, но поскольку других свидетельств нет, в том числе и в архивах КГБ, пусть эта история остается на его совести.
- Как будто этого мало, Эрик еще прислал телеграмму: "Посольство проинформировало радио газеты будут готовы к прибытию много прессы"
- Однако ж в аэропорту никто его не встречал, кроме одного-единственного ожидавшего его человека, улыбчивого австралийца лет 35, который передал Рудольфу записку Эрика:
Мой дорогой Рудик,
Я так счастлив, что ты здесь. Я жду тебя в машине. Ты можешь доверять тому человеку, который даст тебе это письмо. Он проведет тебя со всей возможной легкостью... Не важно, что мир знает и думает, мой дорогой, ты здесь и я жду тебя.
- Несколькими днями ранее Эрик вызвал публициста труппы, Ноэля Пелли, и, заставив поклясться в том, что он никому ничего не скажет, попросил его уговорить начальство аэропорта, чтобы Руди разрешили пройти каким-то черным ходом, подальше от прессы и толпы. Все удалось как задумано, единственное, что на него устроил успешную засаду репортер Сидней Дейли Телеграф.
- Эрик таки ждал в машине (а то б с него сталось бы и не ждать), и они сразу же поехали к нему на квартиру с видом на Дабл Бей. Пелли: "Рудольф не мог дождаться, когда мы туда доберемся. Как будто это была Мекка какая-то".
- В эйфории от воссоединения, пара провела первые дни на пляже, в долгих прогулках, оба радуясь тому, что Руди никто не узнает.
- В театре новым директором была Пегги ван Прааг, которую Руди знал по труппе Куэваса, и он там чувствовал себя совершенно как дома. И хотя он продолжал лечить свою лодыжку, конечно же, ничто не могло помешать ему танцевать. Он каждый день ходил в класс с Эриком и даже требовал заняться с ним очень напрягающей ноги шлифовкой датского стиля.
- Рудольф был впечатлен энергией австралийских танцоров (ах вот почему он именно с ними "ДК" ставил потом), он регулярно наблюдал за спектаклями из-за кулис, часто давая указания. Короче, понравилась ему труппа. (Кстати, в Австралии просто охренительные мужики, судя по кино и даже фоткам из клубов. Кровь с молоком.)
- Соня Арова вспоминает, что постепенно они с Эриком опять начали ругаться, и в основном потому, что "Эрик начал понимать, что для своей карьеры он должен сделать что-то радикальное".
- В письмах, однако, совсем другая картина: влюбляясь в Руди все больше с каждым днем, он заявляет о своей уверенности в их совместном будущем, "даже если мне придется просто следовать везде за собой" (и ревновать к каждому столбу).
- Он чувствовал, что черпает силы из совместной работы с Руди, который (ну надо же) теперь стал его "идеалом в танце". "Ты мое вдохновение и также моя печаль (frustration), потому что в тебе я вижу все, что я хотел бы уметь делать".
- Отъезд Рудольфа в Америку оставил его безутешным, лишенным цели. На Рождество, предпочитая остаться одному, чем "плакать внутри себя" среди друзей, он пошел гулять по тому маршруту, где они недавно гуляли с Руди. От Руди ничего не было слышно аж до следующей недели, и Эрик, страдая от бессонницы, погрузился еще глубже в свою тоску, чувствуя себя побежденным судьбой, боясь людей и боясь одиночества. "Я надеюсь, это закончится, потому что это заставляет меня чувствовать, что я могу сломаться... О милый, это я так скучаю по тебе или я схожу с ума?"
- "Последняя вещь, - пишет Кавана, - в которой Рудольф сейчас нуждался, это знание того, что Эрик находится на пределе; у него хватало своих проблем". ("Да утопись ты уже, что ли, Эрик, заколебал, - хочет сказать автор. - Не мешай Творцу Творить".)
- Вот, а что творец конкретно творил, мы узнаем в следующем выпуске.
Дальше будет веселее: возможный-невозможный роман Руди с Марго, кое-что о ее вагинальных мышцах, а главное, мы наконец увидим Рудольфа таким, каким мы его любим и ценим: с короной на голове, стеком в руке и четким и внятным "Иди на хуй" на устах.