Ну, такое

[nakedsword]

Название: Монологи в интерьерах
Фандом: Лукино Висконти
Пейринг: Лукино Висконти/Хельмут Бергер
Жанр: слэш
Рейтинг: R
Размер: мини, 2700 слов
Примечания: 1. Vissi d'arte, vissi d'amore - ария Тоски из одноименной оперы Джакомо Пуччини. 2. "Мальчик в голубом" Томаса Гейнсборо на самом деле хранился в коллекции Ива Сен-Лорана, но тут я заставила его поделиться им с Висконти.

1.

Во внутреннем дворике виллы, расположенной в самом фешенебельном районе Рима, с раннего утра трудился садовник. Он приводил в порядок слегка примятую клумбу, пока его не окликнула с террасы пожилая женщина в синем халате, застегнутом поверх строгого серого платья.
— Думаешь, успеешь? — спросила она, кивнув на клумбу.
— Хотелось бы, — ответил тот, выпрямляясь и вытирая пот под шляпой. — А у тебя как дела?
— Мое дело маленькое, — поджала она тонкие губы. — Вот я им и занимаюсь.
В этот миг откуда-то из глубины виллы донесся и взлетел к молочно-белому небу нежный, густой и горький женский голос:
Vissi d'arte, vissi d'amore,
non seci mai male ad anima viva!
— Проснулся, — с непроницаемым лицом произнесла экономка, констатируя неизбежное, и, не спеша развернувшись, последовала внутрь.
Пройдя в самый конец коридора, она остановилась напротив чуть приоткрытой двери, возле ниши, в которой на постаменте красовалась прелестная мраморная головка ребенка со сколотым подбородком. Заметив под ней дохлую муху, экономка аккуратно подцепила ее двумя пальцами и положила в карман халата.
Когда стихал голос Марии Каллас, из-за двери доносилось тихое шарканье, скрип мебели, металлическое звяканье, стук собачьих хвостов по полу и негромкие реплики камердинера. «Прошу вас, сеньор». «Чуть правее, пожалуйста». «Какой сегодня предпочтете одеколон?»
Наконец дверь распахнулась, и камердинер пропустил вперед невысокого пожилого мужчину, чьи суровые кустистые брови и круглые глаза навыкате придавали ему сходство с невыспавшимся филином. Богатого шоколадного цвета халат ниспадал с него симметричными складками. Камердинер последовал за ним, так же как и две собаки — веселый рыжий спаниель и прихрамывающий лабрадор.
— Доброе утро, господин граф. — Выполняя многолетний ритуал, экономка зашагала по правую руку от него, склонив голову на точно отмеренный градус почтительности.
— Да, Анна. — Висконти словно продолжил разговор с того места, где он прервался вчера. — Когда приходил оценщик к моему Ренуару, я обратил внимание, что на рамке сверху лежит слой пыли. Впредь постарайтесь подобного не допускать.
— Да, господин граф, — невозмутимо произнесла та. — Вы будете завтракать в столовой или на террасе? Погода сегодня прекрасная.
— Нет, пожалуй, все-таки в столовой. Слишком много мух для этого времени года. Невыносимо много мух.
— Я отдам распоряжения.
— Будьте так любезны. — Висконти остановился возле столика с серебряными табакерками, поправил одну из них. — Кажется, я заказывал… — На миг его голос дрогнул, и Анна подхватила:
— Омлет по-провансальски, тосты с апельсиновым…
— Да, да, я помню, разумеется, я помню! — с раздражением перебил он ее и махнул рукой, отпуская.
Взгляд его упал во двор и остановился на шляпе садовника, мелькающей среди зелени. И брови Висконти грозно сошлись на переносице.
Он выдвинулся на террасу в сопровождении собак, тщетно выпрашивающих ласки, и какое-то время мрачно наблюдал за садовником. Наконец окликнул его:
— Альберто!
Тот незаметно хмыкнул под козырьком шляпы, прежде чем воткнуть лопату в землю и выпрямиться.
— Доброе ут…
— Я ведь велел тебе сегодня заняться гвоздиками, — пророкотал Висконти. — В чем дело, что стряслось? Почему ты копаешься в этой клумбе?
— Да видите ли, господин граф, ее малость помяли ночью, — комкая шляпу в руках и улыбаясь, то ли от солнца, то ли нет, сказал садовник. — Если сейчас в порядок не привести, то этим пионам придется хуже, чем гвоздикам.
— Помяли? Это как — помяли? — Теперь брови Висконти взлетели к прорезанному вертикальными морщинами лбу. — Что значит — помяли?
— Кошки, наверное, — быстро почесав подбородок, предположил садовник. — Кошки пробрались от соседей и баловались тут.
— Кошки! — фыркнул Висконти. — Сроду тут не было никаких кошек.
— А вот теперь завелись, господин граф, — продолжая щуриться в улыбке, ответил садовник.
— Кошки… — пробормотал Висконти, чертя взглядом невидимую линию от калитки в кирпичном заборе, через клумбу с гвоздиками к окну с зелеными шторами и приоткрытыми створками. — Надо же.
Поднимаясь в столовую, он слегка сопел и играл желваками. На пороге он замер на миг, уставившись на сервированный стол с одним прибором и сложенной газетой в углу. Камердинер отодвинул для него стул и отступил к стене, где уже выстроились кухарка и экономка.
Висконти сел, развернул газету, взялся за омлет.
— А что, господин Бергер еще не встал? — спросил он не раньше, чем пробежал глазами передовицу.
— Нет, господин граф, — с прежней невозмутимостью ответила Анна. — Он не выходил из своей комнаты.
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком ножа и вилки и шелестом страниц.
— А! — с досадой воскликнул Висконти. — Ну что за нелепость! Это правительство не продержится до осени. Впрочем, — он покачал головой и поиграл бровями, — досрочные выборы даже к лучшему. У коммунистов хорошие шансы.
Слуги безмолвствовали, стоя у стены.
— Кажется, американцы надолго увязли во Вьетнаме. — Висконти перешел к международным новостям. — И вновь-таки это скорее хорошо… не для вьетнамцев, конечно. И не для матерей, которые… Луций! — прикрикнул он на спаниеля, сунувшегося лапами ему на колени в надежде на угощение.
Лабрадор, который был постарше и поумнее, не шевелился и ждал, застыв по другую сторону стула, и только в глазах его плескалась бездонная скорбь.
— Твоя еда — в твоей миске, а это моя, — поучал спаниеля Висконти. — Сколько тебе говорить? Место! Роберто! Выведите его.
Камердинер схватил собаку за ошейник и потащил к выходу, а та упиралась, скрежеща когтями по полу. Затем из-за двери донесся ее жалобный скулеж. Висконти продолжал переворачивать страницы, изредка комментируя прочитанное.
Спаниель вдруг затих, и лабрадор навострил уши, и Висконти вскинул голову от газеты, прислушиваясь. Чуть помедлив, он встал и весьма проворно для человека его лет и повадок устремился на лестничный пролет.
Перегнувшись через балюстраду, он какое-то время смотрел, как от входной двери через холл крадется молодой человек, в одной руке держащий ботинки, а в другой — пиджак с полуоторванным рукавом.
— Хел, — позвал Висконти, почти не повышая голос, но эхо усилило его и сделало почти зловещим. — Где ты был?
Юноша поднял к нему свое неправдоподобно прекрасное лицо, и на нем немедленно отразилось бесконечное страдание, но в то же время — непоколебимый стоицизм, с которым он собирался эти страдания принять.
Висконти меж тем поспешно спускался по лестнице, а Хельмут наблюдал за ним с гордым отчаянием. Вдруг он надул губки, как старлетка, — Висконти оставалось еще ступенек семь, — и решительно двинулся в правый коридор.
— Хел, постой. — Висконти неотвратимо следовал за ним. — Нам нужно поговорить. Это ты испортил клумбу?
Хельмут только передернул плечами.
Зайдя в свою спальню, он швырнул ботинки в один угол, пиджак — в другой, сдвинул зеленые шторы и упал на безупречно застеленную кровать, накрыв голову подушкой.
Висконти прошествовал мимо него к окну и вернул шторы в прежнее состояние. Из-под подушки донесся тихий стон.
— Вставай и иди в душ, я уже велел заварить кофе покрепче. У тебя сегодня плотный график.
— Я хочу спать, — донеслось из-под подушки. — Понимаешь? Спать.
— Спать нужно ночью, а днем работать. Такой в этом доме порядок. Я, кажется, все внятно объяснил с самого начала. И либо ты подчиняешься, либо…
— Либо что? — Хельмут подскочил на постели и с какой-то хрупкой яростью уставился на Висконти. — Что, что, что?
— Не впадай в детство, — пренебрежительно бросил ему Висконти уже от двери. — По крайней мере, больше обычного. Через полчаса жду тебя в холле, мы выезжаем в девять сорок пять.
Хельмут покачал головой, словно не веря своим ушам, вскинул руки и бессильно уронил их на простыни. Затем спрыгнул с кровати и, едва не оттолкнув Висконти со своего пути, побежал в гостиную.
Там он плюхнулся в глубокое кресло, стоявшее под картиной, на которой изысканное английское семейство позапрошлого века устроило пикник на лужайке. Схватив с журнального столика телефон, он принялся лихорадочно накручивать диск.
— Марио? Марио, ты сегодня дома? А куда? А Лючия пойдет с тобой? То есть у вас никого не будет? Вот черт. Ах, да ничего особенного, мне просто нужно где-то выспаться. Нет, там — нет. Там мне жизни нет. Ну пока, приятель. — Снова завертелся диск. — Лидия! Лидия, детка, как я соску… Проклятье. Ну и пошла к дьяволу. — Следующий номер. — Джон! Это Хельмут, помнишь меня? Хельмут Штейнбергер. Да, мы учились вместе в Перудже. Рад, что застал тебя в городе. Да, нужно встретиться, но знаешь, у меня к тебе будет маленькая просьба, странная может быть, но… Видишь ли, мне нужно где-то сегодня поспать. В прямом смысле. Да? Ну извини.
Но не успел диск повернуться еще один раз, как Висконти, до того слушавший молча, коршуном кинулся к нему и вырвал аппарат у него из рук.
— Марш в ванную, — прошипел он в нешуточном гневе. — Живо. Сейчас!
Хельмут поднял к нему лицо, и губы его задрожали, как будто он собирался что-то сказать или расплакаться. Но вместо этого он сорвался с кресла, прошмыгнув мимо Висконти и снова едва не задев его, — однако не задев, — и вскоре громыхнула дверь его спальни.
Великий режиссер только хлопнул себя ладонями по бедрам. Он был не в состоянии передвигаться с такой скоростью, да и в любом случае ему надоело гоняться за Хельмутом по всему дому. Однако ж следовало знать, что происходит. Ему и самому уже было пора собираться — в его возрасте это дело не быстрое, и он уже развернулся, чтобы позвать Роберто, но затем передумал.
Он прошел в коридор, ведущий к спальне Хельмута, и прислушался. Звуки, которые он уловил, ему совершенно не понравились. Не журчала вода, не гудели трубы, а только гремели и стучали выдвигаемые ящики и изредка раздавалось «damn» и «fuck».
Это уж точно нельзя было оставить без контроля, и Висконти вновь прошествовал в комнату с зелеными шторами, шевеля бровями и стиснув челюсти.
Там он обнаружил, что Хельмут беспорядочно швыряет в лежащий на кровати чемодан все, что попадается ему под руку, вперемешку: футболки, джинсы, всякие безделушки, костюмы от Ива Сен-Лорана, сорочки с Севил Роу.
— Что ты творишь! — возмутился Висконти. — Я же учил тебя складывать костюмы. Ты превращаешь хорошие вещи в тряпки.
Хельмут молчал, даже не глядя на Висконти, но за него говорили руки, порывистые жесты, хлопающие дверцы шкафов, лязгающие в пазах ящики.
— Куда ты пойдешь? — допытывался Висконти. — Тебе не надоело? Рассказать, чем это кончится? Рассказать?
Хельмут на миг замер и метнул на него такой выразительный, прямо-таки душераздирающий взгляд, что проняло даже господина графа, и на этот раз пророчествовать он не стал. Тем временем Хельмут набросился на крышку чемодана и попытался ее защелкнуть, но не тут-то было. Он давил руками, коленом — ничего не получалось, не помогали ни грязные ругательства, ни выступившие на глазах слезы.
Наконец Висконти, порядком устав от этой сцены, со своей стороны опустил руку на чемодан, и замки тут же сошлись.
— Благодарю вас, господин граф, — весьма ядовито произнес Хельмут, подхватил чемодан и был таков.
Висконти отрешенно вздохнул, присел на кровать, покрывало которой еще хранило отпечаток тела Хельмута и его тепло. Он принялся выравнивать складки ладонью, но так медленно и вдумчиво, как будто ласкал ткань.
По паркету застучали когти, и в комнату вошел большой черный пудель, ткнулся мордой ему в колени.
— О, Рокко! — обрадовался Висконти. — Где же ты прятался, бедняга? И как ты чуешь, что Хел уходит надолго? Не любит он тебя, не любит. Пинает, наверное, когда я не вижу. Что ты говоришь? Не пинает? Конечно нет, он ведь на самом деле хороший, добрый мальчик. Только глупый. Слуги его любят, потакают ему… А может, это я дурак? Как ты думаешь, Рокко? Может, мы с тобой — два глупых старых пса? — Рокко, разумеется, ничего не отвечал, лишь с обожанием смотрел на хозяина, положив голову ему на колени. — Но ты прав. Не нужно было давать ему на руки столько наличных. Их надолго хватит. Ну и черт с ним, правда, Рокко?
Рокко был согласен с ним во всем, а с последним утверждением в особенности, но какой бы интересной ни была беседа с собакой, бой часов заставил Висконти встрепенуться.
— Бог мой, уже так поздно. — Встав, он крикнул в коридор: — Анна! Анна!
Экономка выросла на пороге как из-под земли.
— Сегодня пятница, так? Позвоните Эрмано, пусть в понедельник придет с рабочими. Нужно будет передвинуть мебель, а комод и вовсе вынести, потому что я хочу повесить здесь своего нового Гейнсборо.
— Вы купили картину, господин граф? — Анна знала, что должна задать этот вопрос.
— Да… — И морщины на лбу Висконти разгладились впервые за это утро. — «Мальчик в голубом». Ему самое место здесь.

2.

Вечеринка была в самом разгаре — угаре, улете, чаду и смраде, — когда она появилась здесь, среди эпилептически содрогающихся танцоров, бьющихся в припадках от огней стробоскопа, среди белых лиц с провалами глаз и ртов, среди ритма басов, похожих на голос героина в венах.
Вся толпа превратилась в размытые пятна гуаши вокруг ее черного, четко прорисованного силуэта. Вся затянутая в лаковую кожу, с белым росчерком волос, она была божественна, и Хельмут влюбился с первого взгляда; он был готов на все. Жениться, нянчить детей, уехать с ней в закат прямо сейчас — он ринулся ей навстречу, зная, что не будет отвергнут.
Но пробило полночь, и карета превратилась в тыкву, принцесса — в обдолбанную куклу, и Хельмут еще чувствовал на губах горечь пепла, горечь разочарования. Каждый раз как в первый. Когда же он отчается? Когда утомится искать?
Во-первых, она понятия не имела, кто такой Лукино Висконти. Не то чтобы Хельмут имел привычку хвастаться этим знакомством, чаще даже скрывал, по тем или иным причинам, в основном для того, чтобы казаться загадочным. И все же то, что она не видела ни одного его фильма, создавало пропасть между ними, а затем оказалось, что ее совершенно нечем заполнить.
Долли — кажется, ее звали Долли, а возможно, Хельмут сам так ее окрестил, напрочь забыв ее имя, о котором наверняка же спрашивал, ведь откуда-то он знал, что она работает моделью у Валентино… Словом, Долли приехала в Рим «к друзьям», и это могло означать что угодно, от визита к тетушке до наркотической оргии. Она обожала «Роллинг Стоунз», но не помнила, как зовут их солиста; еще пила текилу с солью и находила это шикарным (господи ты боже мой), — словом, Долли никуда не годилась. Хуже всего был тот ее недостаток, что она совершенно не умела употреблять. Половина ее мозга отказала уже через час, а до утра еще было далеко.
Ах, ладно, все это уже не имело значения, когда они валялись на лежанках в турецком стиле, устроенных для удобства гостей в розовом саду, и курили гашиш из трубок, которые подавали улыбчивые мулаты в одних набедренных повязках. Похоже, все это тоже находили шикарным, но Хельмут морщился от такой безвкусицы, хотя и пыхать не забывал. Голова Долли лежала у него на коленях, зрачки ее расширились так, что голубые глаза превратились в черные, а Хельмут говорил, говорил и никак не мог заткнуться.
— Как любовник он даже неплох, получше многих, но что утомляет, так это контроль за каждым шагом. «Хел, что ты включил? Я велел тебе слушать Вагнера. У тебя должен играть Вагнер и днем, и ночью». О мой бог, кто в состоянии слушать Вагнера круглые сутки? Конечно, его послушная сучка Дирк — «да, Лукино, как скажешь, Лукино». Они вьются вокруг него, как стая мух, все хотят одного: дайте им роль, они ботинки готовы ему лизать, лишь бы взял их в свой фильм, а хуже всех знаешь кто? — Долли безмолвствовала, пребывая в своем личном блаженстве, но Хельмуту это совершенно не мешало. — Хуже всех Ален Делон, редкая шлюха. Он всегда звонит по утрам, когда я вроде как сплю, но я слышу, как они воркуют. Омерзительно. Лукино теряет всякий стыд, всякий стыд. И после этого он хочет, чтобы я у него снимался. Вот уж нет. Пусть снимает своих сучек, но я… Хорошо, когда я сказал: «Я люблю тебя», это была ложь, и мы оба об этом знали, и он оплачивает все мои счета, но все же есть грань, которую нельзя переступать. Я эту грань знаю, Делон — нет. Лукино же назвал собаку в его честь. Рокко. Рокко и его братья. Всем известно, что Делон сосет, то есть не фигурально выражаясь, а в прямом смысле сосет члены, чтобы получить роли, а иначе никто бы ему их не дал. И теперь Лукино хочет меня поставить на его место. Нет, дорогая, этого не будет. Пожалуйста, я познакомил его с младшим Круппом, показал, где искать, где какие могут быть архивы, — о ради бога, я рад помочь, только я не буду его пуделем, нет. Слышишь? — Он встряхнул Долли, и она отозвалась неопределенным звуком. — Только не я. И когда его взгляд застывает на мне, я не могу понять, любит он или ненавидит, но еще ужаснее то, что я уверен: у него в голове в этот момент звучит: «Камера! Свет! Мотор!». — Хельмут остановился на миг, чтобы сделать затяжку подлиннее. — Ты можешь спросить, что же я сам хочу, чего я ищу, но мне нужен человек, женщина или мужчина, который и был бы красотой, и создавал красоту, и когда я взглянул на тебя, Долли, мне показалось… Ах нет, уже ничего не кажется, забудь. Вдохновение. Дух Господень, витающий над первозданными водами. Но не завтрак в девять, не машина в девять сорок пять, не раскадровка мелом, не зазубренные строки сценария, нет, детка, нет. Он говорит, что я большой ребенок, что мне пора иметь голову на плечах, что я живу на грани безумия. И что? So what? — повторил он по-английски. — So what, baby, so what?
И небо над ним взорвалось фейерверком, отчего Хельмут опрокинулся назад на подушки и уставился в расцвеченные лиловым и алым ночные облака так, как будто ждал от них ответа.