Накатала тут

[nakedsword]

Название: Голос крови
Фандом: Филипп I Орлеанский
Персонажи: шевалье де Лоррен, мадам д'Арманьяк, Александр де Бовернуа
Жанр: юмор, стеб, немного флаффа и драмы
Рейтинг: R
Размер: драббл, 1500 слов
Описание: Мадам д'Арманьяк предлагает вернувшемуся из ссылки шевалье узнать своего сына среди стайки резвящихся малышей.

О голосе крови говорили в гостиных, в раскисших траншеях, под гулкими сводами монастырей и на охоте. О нем жарко спорили, лениво бормотали, а то и шептались, если речь шла, скажем, о том, отчего король так непохож на своего отца, бабника и похабника Анри.
Говорили убеленные сединами парламентарии, которым не раз доводилось заверять чье-либо сомнительное родство. Свое веское слово могли вставить и дамы, и даже дети глаголили неопровержимые истины.
Как, например, Старшая Мадемуазель, когда ей, совсем крошке, предложили узнать отца среди бравых кавалеров, вернувшихся из лотарингского изгнания. Но как она могла ошибиться? Папенька ее — самый славный и красивый, с блестящими загнутыми ресницами и мягким ртом, украшенным черной-пречерной родинкой, с румянцем цвета утренней зари. А еще у него голубая лента через плечо.
Она бросилась отцу на шею, ко всеобщим восторгам, но ведь никто и не подумал подвергать Гастона Орлеанского подобному же испытанию, то есть предъявить ему выводок бойких и важных нарядных девиц с тем, чтобы он выбрал среди них свою дочь. Ибо каждому было ясно, что из этого выйдет только конфуз.
Но годы шли, и на трон сел новый Бурбон — идеальный, чья кровь, казалось, несла в себе громкую силу Генриха, тихое мужество Людовика, все хитроумие Медичи и габсбургскую непреклонность.
Все эти и многие другие качества короля шевалье де Лоррен ощутил на себе, когда был сослан в Рим и оставался там два года, несмотря на неутомимую деятельность его многочисленных друзей, любовников и любовниц. Эту армию возглавлял сам Месье, как оказалось, не менее талантливый полководец, чем его отец и дед. И вот шевалье вновь очутился в Пале-Рояле, а затем, даже очень скоро, в гостиной мадам д'Арманьяк, где той вдруг пришло в голову проверить, не прозвучит ли в нем голос крови.
Сын его Александр, бастард Лотарингский, воспитывался где-то здесь, в Тюильри, в апартаментах Господина Главного, и шевалье, конечно, хотел бы когда-нибудь на него посмотреть, но обязательно ли прямо сейчас? И к чему эти загадки, о Катрин, сжальтесь, я так устал. В море шторма, дороги ужасны, милости в короле не больше, чем раньше, и как же тяжко кривляться перед ним, зная, что он не верит тебе ни на грош.
А потом ведь было и то, дорогая Катрин, о чем я вам рассказывать не стану, сколько бы вы ни стреляли в меня любопытными глазками. Месье — все тот же, но Месье — другой, что-то в нем неуловимо изменилось, и в том, как он исступленно целовал мне руки, я со щемящим сердцем чувствовал некую фальшь. «Он не мой, он больше не мой», — шептало мне злое сердце, мне казалось, я обнимаю призрак, я касаюсь губами мертвых холодных губ, он не хочет меня, он лжет.
Я говорил с Эффиа, с Бевроном, я читал их лица с чудовищным напряжением сил. А лица их гладкие, как стены, и я пытался различить малейшую трещинку, но не находил. Ночью Месье спросил: «Что с вами?» — и по-моему, в его голосе был страх. Я пытался заново овладеть им, наложить свои печати на все его тело, душу же крепко запеленать в свое желание.
А он все терпел, только руки себе искусал до крови, и я потом зализывал эти ранки, пока они не начали бледнеть. И он гладил меня по волосам и повторял: «Глупый, глупый. Очнитесь, я люблю вас. Глупый Филипп».
Нет, Катрин, я не в похмелье, но позвольте мне сегодня не видеть детей, я никогда их друг от друга не отличал.
Однако ж разве ее остановишь? Шевалье еще упирался, еще отнекивался, но неудержимая сила уже влекла его вверх по лестнице в одну из комнат, где под надзором нянек с затравленными глазами резвился десяток детей.
Тут было и многочисленное потомство мадам д'Арманьяк, и дети дам ее штата, и какие-то бедные сиротки, а среди них — Александр, лотарингский бастард. И как шевалье ни силился, он даже не мог вспомнить, сколько должно быть его сыну месяцев и лет.
Если сразу отсечь двух очень уж смуглых созданий, остальные воистину были неотличимы, в своих кружевных чепчиках и платьицах, с носиками-пуговками и ртами, разверстыми в смехе и плаче. С мадам д'Арманьяк и шевалье увязались все гости, няньки занервничали в столь блистательном обществе, а дети совсем ошалели от обрушившегося на них внимания, хотя и поначалу-то не выглядели нормальными. Впрочем, шевалье давно зарекся искать что-то нормальное в этом доме. В воздухе потянуло резким запахом мочи, раздался оглушительный рев и немедленно был подхвачен. Мадам д'Арманьяк распорядилась принести пирожных — видимо, чтобы заткнуть эти глотки, а шевалье, уже ни на что не надеясь, отступил к окну.
За портьерой, к своему удивлению, он обнаружил давнего знакомца — огромного и беспримерно наглого кота рыжей масти по кличке Господин Тяп. Он сладко дрых на подоконнике, на бархатной подушке, без всякого страха перед шныряющей мимо детворой. Та действительно его игнорировала, видимо, потому, что уже хорошо знала его когти и зубы, да и сам шевалье однажды жестоко поплатился за свою фамильярность и навсегда усвоил, что кличка коту дана не зря. Позавидовав его безмятежности, шевалье отступил подальше и тяжело вздохнул.
Он понимал, что его не выпустят отсюда, пока он не пройдет испытание, и взгляд его меланхолично скользил по резвящимся маленьким монстрам. Кто не работал челюстями, тот обмазывался кремом или лепил его всюду, куда доставала растопыренная ладошка. Дамы, не уставая восхищенно повизгивать, ловко уворачивались от этих липких пятерней. Поднос с оставшимися пирожными благоразумно водрузили на стол, под присмотр сурового лакея, а шевалье пока что не мог определить даже пол тех, кто мельтешил перед ним.
Хотя один бутуз, повыше и покрепче прочих, отчетливо проявлял ухватки сильного пола. Он дерзко распихивал других детей в стороны, отбирал у них игрушки, и стоило ему сдвинуть брови, как все живое убиралось с его пути, включая нянек. Шевалье поглядывал на него, лениво пытаясь расслышать внутри себя голос крови, но вместо этого внимал голосу разума, который говорил, что с таким количеством веснушек, как у этого мальца, можно принадлежать только к дому Виллеруа.
И все же чья кровь заставляла его быть таким жестоким? Ведь ребенок, несомненно, был жесток, он не только отнимал все, что ему приглянулось, но и жаждал увидеть слезы своих жертв, а все увещевания нянек слушал с абсолютно пустым взглядом. Вмиг разделавшись с пирожным, он стал хищно озираться, пока не заметил почти целое в руке нерасторопного товарища, после чего выхватил лакомство и затолкал себе в рот. С раздутыми щеками, медленно жуя, он с тихим наслаждением наблюдал за горем ограбленного им дитяти.
После этого душа его возжелала более возвышенных развлечений, и на глаза ему попался совсем мелкий карапуз, который самозабвенно обслюнявливал погремушку. Секунда — и погремушка оказалась у него в руках, но слез он на этот раз не дождался — малыш лишь удивленно смотрел на него, как христианский мученик на гладиатора с мечом.
Смирение и отрешенность — это не так интересно, как сопливые стенания, и злой мальчуган отправился на поиски других приключений. Малыш же, кряхтя, поднялся с пола и заковылял куда-то на слабых ножках, хватаясь для устойчивости за мебель. Дамы галдели и громко ахали, расточая свое нескончаемое восхищение, няньки с испариной на лбу метались между детьми, дергая их поминутно, и каждый раз, когда шевалье казалось, что большего хаоса создать невозможно, он только нарастал.
А малыш меж тем спокойно приближался к свой цели. Шевалье теперь следил за этим ребенком, хотя бы потому, что это было легче всего, — он двигался медленнее всех. А целью его было не что иное, как тщательно расчесанный хвост Господина Тяпа, опрометчиво свисающий с подоконника. До самого кота малыш не дотянулся бы, даже если бы встал на цыпочки и вытянул руку, но хвост был вполне ему доступен. Бросив еще один ласковый взгляд на нянек, которые сейчас смотрели куда угодно, только не на него, он вцепился в этот роскошный плюмаж и буквально повис на нем всем телом.
Потрясенный неслыханным нарушением своего суверенитета, кот даже не сумел заорать, только коротко взвыл, а затем превратился в упругое и лохматое пушечное ядро. Оно вылетело из рук ребенка, которому пришлось отпустить хвост и сесть на задницу, в сторону одной из дверей, а по пути сшибло вазу с высокого столика. Ваза рухнула на пол и разбилась, цветы и осколки разлетелись вокруг, а гам стоял такой, что на это едва обратили внимание. Малышу погрозили пальцем, кто-то из слуг кинулся убирать, но был сбит с курса очередным распоряжением мадам д'Арманьяк. А струйки воды тихо змеились по неровному паркету, потекли далеко-далеко, и вскоре кто-то из детей поскользнулся и упал.
Это уж точно была дочка мадам д'Арманьяк, судя по мощи крика, но хуже всего было то, что она упала на другого ребенка. Тот удержался на ногах, но отлетел в сторону и врезался в злого мальчугана, который. недолго думая, залепил ему оплеуху. Но получил неожиданный отпор в виде пары увесистых тумаков, а затем в драку ввязался еще один ребенок, хотя и непонятно на чьей стороне.
Вскоре по полу покатился воющий клубок, и бросившаяся его разнимать нянька с размаху бухнулась на колени — прямо на острый осколок вазы, торчащий вверх. Он пропорол все ее юбки и вонзился в плоть, и женщина закричала так, что дамы мигом смолкли, а дети, наоборот, заверещали от испуга, особенно когда по полу из-под ее ноги стала растекаться, смешиваясь с водой, розоватая струйка. Вскоре в комнате воцарилась такая гоморра, дабы не использовать другое слово, что сконфузилась даже мадам д'Арманьяк и стала выпроваживать гостей. Суровый лакей убежал за доктором, раненая нянька стонала, дети орали как оглашенные и пытались опять сцепиться друг с другом.
А малыш, опрокинувший вазу, с тем же безмятежным лицом подобрал свою погремушку и заковылял теперь к тому столу, где стоял поднос с пирожными, который уже никто не охранял. Затем он взобрался на стул, лег животом на столешницу и так дотянулся до пирожных.
И как только первое из них отправилось ему в рот, шевалье осенило.
— Александр, — вырвалось у него, и довольно громко. — Это мой сын.
Услышав свое имя, ребенок обернулся и нежно посмотрел на отца, ритмично работая челюстями. И шевалье ощутил, как от этого взгляда в груди растекается тепло, незнакомое раньше. Он улыбнулся малышу, и от ответной улыбки у него слезы навернулись на глаза.
«Мы справимся, сынок, — думал шевалье, глотая ком в горле, — мы обязательно справимся».