Последние годы. Свадьба Конти. Достойная смерть.
читать дальше- Ранние биографы считали, что К. удалился от двора не только из-за здоровья, но и чтобы избежать унижений, которым король его все еще изредка подвергал. Годли говорит, что дело все-таки в здоровье, но К. действительно боялся, что король сочтет его уход неуважением.
- Обстановка при дворе, по мнению Годли, была такова, что только очень здоровый человек ее выдержал бы. Фаворитки, незаконные дети, растущие требования короля к придворным, - все это было вынести тяжело.
- С тех пор как К. вернулся из изгнания, он появлялся при дворе в основном для демонстрации лояльности, а не для удовольствия, и он с облегчением вздохнул, когда король разрешил ему не появляться там так часто, как требовал ранее.
- Эта добровольная отставка, после двух успешных кампаний, наделила К. такой аурой исключительности, какую не могла дать самая громкая придворная популярность. (Вот любит Годли такие парадоксы.) Король мог унижать его сколько угодно - К. уже превратился в символ, и заезжая знать добивалась привилегии быть принятой в Шантильи.
- Этот его статус легенды виден по письмам мадам де Севинье, которая завидовала мадам де Лафайетт, которую К. почтил визитом в Париже. Сама Севинье записывала все, что говорил К., как за королем, даже если это были сомнительные (с точки зрения Годли) шуточки. Так, она спрашивала свою дочь, слышала ли та о новой моде, когда на золотое платье надевают прозрачное черное, и добавила, что К. написал кому-то из Шантильи, что эти прозрачные накидки были бы в тысячу раз прекраснее, если бы дамы надевали их на голое тело.
- Как можно из этого догадаться, К. вовсе не жил отшельником, его окружали друзья, он приглашал писателей, ученых. Как и раньше, он был центром притяжения, несмотря на свой скверный характер.
- Прими Висконти описал его как старика, искалеченного подагрой, пристрастившегося к нюхательному табаку, неряшливого, похожего на бандита с большой дороги. Однако при этом Висконти был весьма впечатлен его орлиным лицом и очарован его универсальными познаниями и отточенным языком, «достойным той репутации, которую он себе создал».
- Но основным в жизни К. была семья, теперь уже и внуки. Жена родила Энгиену 4 сыновей и 6 дочерей, и хотя каждому из них К. радовался уже не так отчаянно, как первой внучке, но заботился обо всех одинаково. Бурдело, после жизни, полной приключений, снова стал домашним врачом, и в его задачи входило докладывать К. все до мельчайших деталей о здоровье и поведении внуков, если он куда-то уезжал или Энгиен жил в Париже.
- «Прорезался зуб», «хорошо поела супа» - в таком духе были эти отчеты. Будущая герцогиня Мэнская плакала так, что заболела, после того как кот съел ее птичку.
- Но дети, возможно, из-за дурной крови Клер-Клеманс, болели даже чаще обычного и, увы, умирали. Из четырех мальчиков только один дожил до взрослого возраста. Из шести внучек умерли две, а остальные были такого маленького роста, что их при дворе называли «куклы крови» (вместо «принцессы крови»).
- К. однажды сказал, что если эта тенденция продолжится в следующих поколениях, то его род просто исчезнет. Красотой они тоже не блистали, но по крайней мере одна из них, герцогиня Мэнская, унаследовала семейный интеллект и остроумие, а также смелость и силу воли. Говорили, что именно она - достойный наследник К.
- Образование единственного выжившего внука, герцога де Бурбона, находилось под строгим надзором К. Сначала его учили дома иезуиты, затем, в 11 лет, его отдали в Клермонский колледж. Дураком он не был, но учился плохо, т.к. ленился. Принудить его к прилежанию можно было только угрозой «написать в Шантильи», то есть К.
- Он был очень некрасив, крайне злобен, но зато король выбрал его в женихи для своей самой младшей и красивой дочери, м-ль де Нант.
- Хотя потомки не порадовали К. склонностью к военному ремеслу, он мог общаться с Люксембургом и другими своими бывшими офицерами. Именно Люксембургу король поручил тот пост, от которого отказался К., к большому удовольствию последнего.
- Однако поначалу ему не очень везло, отчего стали говорить, что «на Францию сыплются одни несчастья с тех пор, как К. в Шантильи, а Тюренн в Сен-Дени».
- В 1676 году Люксембург потерпел худшее поражение в своей карьере, когда не смог снять осаду с Филиппсбурга и город капитулировал новому герцогу Карлу Лотарингскому. Две последующие успешные кампании и крайне выгодный для Франции Нимвегенский мир не вернули Люксембургу уважение короля и общества.
- По возвращении во Францию в 1679 году его заключили в Бастилию по «делу о ядах». Если бы это дело начали расследовать раньше, К., несомненно, тоже оказался бы в числе подозреваемых. Потому что он, как утверждает Годли, время от времени развлекался всяким чернокнижием, например, еще во время Фронды вместе с Бурдело и Анной Гонзага сжег частичку «подлинного» святого креста.
- Годли мельком упоминает, что К. баловался и алхимией. Бутвиль же якобы имел дело с «магами» низшего сорта. И она верно говорит, что причину ареста нужно видеть в ссоре Люксембурга и Лувуа. Через четыре месяца его выпустили, запретив появляться при дворе и наложив большой штраф.
- К. помог ему не только хлопотами, но и деньгами. Меж тем королю кого-то надо было отправить вместо него на фронт, и он в последний раз предложил это К., но тот не мог никак. Он сказал, что сможет только сопровождать короля в инспекции крепостей и давать советы по их защите.
- После этой экспедиции К. все больше отходил от дел. Время от времени он появлялся при дворе, где самые мудрые придворные пристально следили за ним, изучая его манеру обращения с королем.
- Много радости, но также и тревоги К. доставляли его неуправляемые, но обожаемые племянники Конти. После смерти матери забота о них легла на плечи К. и его сестры. Оба были такие одаренные и очаровательные, что К. забыл, как ненавидел их мать. Более того, этот фавор иногда вызывал зависть в семье Энгиена.
- Старший, Луи-Арман, тоже стал зятем короля, женившись на м-ль де Блуа, дочери Лавальер. Этот брак, состоявшийся в 1680 г., стал первым, который король устроил для своих незаконных отпрысков, и знать смотрела на него с завистью и частично с неодобрением. Кое-кто сомневался, подходит ли такой союз законнорожденному Бурбону. Но немногие отказались бы от такой чести, будь она предложена, пишет Годли.
- К., впрочем, вообще не колебался. Для него король воплощал закон, м-ль де Блуа была официально признана, так какие вопросы? Кто бы что тайком ни думал, но внешне весь двор придерживался того же мнения.
- К., в числе прочих, навестил по такому поводу Луизу в монастыре. В нем же умерла Марта дю Вижан.
- Племяннику ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться, но м-ль де Блуа зато была красивая. (А Сен-Симон пишет, что нет.) Весь двор восхищался прекрасной юной парой. Король еще и разжигал страсти, притворяясь, что возникли какие-то сложности и брак придется отложить. Конти, как от него и ожидалось, впадал в отчаяние, а невеста, вся в слезах утешала его, что никогда не полюбит другого. (Видно, что Годли относится к этим проявлениям чувств крайне скептически, хотя и не поясняет почему.)
- Когда день свадьбы был определен, король сказал, что устроит ее, конечно, роскошно, но в то же время по-семейному. Так или иначе, украшения и платья невесты поражали великолепием. За внешний вид жениха отвечала мадам де Ланжерон, камеристка герцогини Энгиенской, признанный авторитет в моде. Костюмы обоих Конти и всего дома Конде были сшиты по ее эскизам.
- Она убедила семью сосредоточить всю свою энергию на ее главе, - который действительно выглядел так, как его описал Прими Висконти, - чтобы убедить его принарядиться. Их усилия увенчались таким поразительным успехом, что даже невеста не вызвала столько восторженных комментариев, как К.
- Он не только позволил себя роскошно одеть, но еще и чисто выбрить, что само по себе породило массу замечаний. Попав в руки парикмахера, он уже не стал ничему сопротивляться, и его расчесали, завили и припудрили. Его волосы, столь знаменитые в юности, до сих пор были так хороши, что он мог не бояться сравнения их с модными париками.
- Мадам де Севинье в порыве энтузиазма даже написала, что он выглядел лучше всех придворных. Костюм тоже был роскошен, как и парадная шпага.
- Годли мельком замечает, что и во время свадьбы, и сразу после нее, когда отдавались положенные визиты, случилось много мелких, но унизительных для К. и его семьи инцидентов, связанных с правом первенства и спровоцированных королем. Она не вдается в подробности, но, наверное, Людовик опять пихал своих незаконных детей вперед принцев крови.
- Конти-старшему, как и его брату, после такой свадьбы ничего не оставалось, кроме как жить придворной жизнью, но они на эти роли годились так же мало, как К. в молодости.
- И поползли слухи о «диком распутстве» обоих принцев (чопорная Годли не уточняет, но мы в курсе). Король окружил их шпионами, и так выяснили, что они не подчиняются его прямым приказам, а также негодуют из-за его жесткого контроля.
- В 1684 году они приняли участие в короткой кампании, и им так понравилось, что захотелось еще. Но тут, как назло, заключили мир, а при дворе, с его показухой и унынием, у них уже не было сил находиться. Король разрешил им уехать воевать в Польшу, их отъезд собирались весьма торжественно обставить, как вдруг пронесся слух, что король может и передумать.
- И Конти решили сбежать раньше, чем это случится. Они просто исчезли, и услышали о них, только когда они уже перешли границу. К тому времени ситуация в Польше успокоилась, но они не расстроились и подались воевать в Венгрию, волонтерами в императорской армии.
- Король был в таком гневе, что когда принцесса Конти принесла письмо мужа с извинениями, он сказал: «Мадам, я не могу отказаться ни от чего, что вы мне предлагаете (что идет из ваших рук), но посмотрите, что я с этим сделаю», - и он сжег его не читая.
- С одной стороны, К. беспокоился из-за гнева короля, с другой - вести о блестящей храбрости племянников доходили до него из множества источников, и как тут было не порадоваться.
- К концу кампании король смягчился до того, что позволил им вернуться во Францию. Но до того как они появились перед ним, чтобы вымолить прощение, королю показали перлюстрированные письма их друзей, в которых те всячески издевались над священной особой монарха.
- Для любого непочтительного молодого человека, наделенного чувством юмора, Людовик представлял собой легкую добычу. А поскольку два главных обидчика были сыновьями Ларошфуко (непонятно, о ком речь, о сыновьях автора «Максим» или его внуках?), похоже было на то, что накажет он их по всей строгости. (Сын Ларошфуко-фрондера был одним из самых приближенных к королю, и кто издевался над Людовиком, я по-прежнему не понимаю.)
- Тон этих писем уличал принцев Конти точно так же, как их корреспондентов, надежды К. на их прощение увяли. Даже принцессе Конти прилетело, т.к. одно из писем принадлежало ей, и в нем она жаловалась мужу на то, как скучно ей каждый день гулять с королем и Ментенон. Наказание для нее было весьма характерным: когда она в следующий раз подошла к королю, тот «пронзил ее взглядом», и она удалилась в слезах.
- По крайней мере королю хватило достоинства не демонстрировать своего негодования принцам Конти. Он таки позволил им вернуться во Францию, а старшему - даже появиться при дворе, но всем было ясно, что он их не простит.
- Через три месяца после возвращения Конти-старший умер от оспы. Его брат не был зятем короля, а к тому же не собирался унижаться перед Людовиком. Единственным авторитетом, и то относительным, для него был К. Тот особенно любил именно этого племянника - больше, чем внука, и даже почти так же, как сына.
- Если современники не ошибаются, Конти-младший обладал необычайным магнетизмом. Сен-Симон постоянно обвинял его в бессердечии и других грехах, указывая на то, что «даже его недостатки обладали бесконечной грацией». Он, как и герцогиня Мэнская, унаследовал интеллект и остроумие своего рода, однако ни капли той злости, из-за которой всех Конде так боялись и ненавидели.
- Его обожали и при дворе, и в армии, и хотя говорили, что он не был по-настоящему привязан к своим друзьям, что он их использовал, как мебель, - его за это прощали.
- Возможно, та привязанность, которую он демонстрировал К., тоже была эгоистической, но она была искренней и взаимной. В нем К. нашел наконец военный дух, которым никто из его семьи больше не обладал. Они разговаривали о прошлых битвах, о будущем юного принца.
- Энгиен ревновал, а еще боялся, что эта близость Конти к К. не понравится королю, и возражал против их тесного общения - насколько осмеливался.
- На саму королевскую немилость Конти было наплевать, но это означало, что ему не получить назначения в армию. К. не жалел сил, чтобы вернуть племяннику хотя бы номинальное благоволение короля, но главным препятствием было нежелание Конти подчиняться. Поскольку К. хорошо помнил себя в юности, ему было трудно переубедить Конти.
- Шли месяцы, Конти с удовольствием проводил время в Шантильи с К. и теми, кто его там навещал, казалось, совершенно не думая о будущем.
- Общество обитателей Шантильи, их мировоззрение и опыт были совершенно уникальны. Их отличали высокий интеллектуальный уровень и широта взглядов. Среди штата Шантильи Годли отмечает все того же Бурдело, а также иезуита отца Берже и Лабрюйера, который был учителем истории герцога де Бурбона. Здесь же находили убежище гугеноты после Нантского эдикта.
- Также постоянными посетителями Шантильи были Буало, Расин и Лафонтен. В письме Лафонтена старшему Конти мы находим описание того, как К. проводил свои последние годы: «он не отказался от мира, но отошел от него, чтобы обрести себя. Он знал все о дворе, об армии, об удовольствиях беседы и чтения книг, о садах и замках».
- Имели место дискуссии о поэзии и прозе, и К. в них азартно участвовал. Опыт диспутов в колледже не забылся, и он спорил с юношеским энтузиазмом. Чем менее он был прав, тем яростнее спорил, и однажды так сверкнул глазами на Буало, что тот испуганно повернулся к товарищу и сказал: «Я буду всегда соглашаться с господином принцем, когда он неправ».
- Кроме литературы, обсуждали еще труды теологов. Шарль Перро и Мольер были среди тех, кто посещал К. или посылал ему свои работы. В постановке пьесы Мольера «Брак поневоле» Энгиен однажды играл какую-то роль.
- К. общался с Люксембургом, Креки, Юмьером, а также со знаменитыми церковниками - Бурдалу, Боссюэ и Фенелоном. Особенно К. сблизился с Боссюэ, с которым еще и в шахматы играл, и увлекался гидравликой. Фонтаны были их общим интересом, и К. однажды послал ему своего инженера. Цитируется в связи с этим письмо К. к Боссюэ, не менее нежное, чем в свое время к Грамону: «Я испытываю к вам такую привязанность, как ни к одному живому человеку».
- Более 30 лет прошло с того дня, когда Боссюэ, молодой студент из Дижона, участвовал в публичном диспуте в присутствии К. Их дружба постоянно крепла, и по ее влиянием в последние годы жизни религиозные взгляды К. существенно изменились.
- Тогда, после воцарения мадам де Ментенон, «обращение в веру» стало модным, но понятно, что это была показуха. В случае с К. о его искренности свидетельствуют действия, а не слова, в частности выбор духовника. В Шантильи всегда жила пара-тройка иезуитов, у К. был Боссюэ, - но К. выбрал другого, которого он знал еще по колледжу. Этьен Дешан был из тех, кто отказал королю в причастии, пока он не выставит Монтеспан.
- Со времени колледжа они не общались, а Дешан наверняка удивился, получив приглашение в Шантильи. Он целый день говорил с К., а потом в часовне замка К. впервые с 17 лет получил причастие. Затем К. собрал абсолютно всех обитателей замка и попросил у них прощения за то, что давал им плохой пример.
- На Троицу он явился на мессу в Сен-Сюльпис в Париже, ко всеобщему изумлению. Это было событие такого масштаба, что Данжо написал об этом в своем журнале.
- В последние 2-3 года жизни К. редко покидал Шантильи, только по важны семейным делам. Подагра и лихорадка довели его до того, что он не мог и пары шагов пройти без посторонней помощи. Хотя его умственные силы не иссякали, ясно было, что тело сдает очень быстро.
- Последние силы он вложил в то, чтобы уговорить короля простить Конти. Король колебался. Прощать он не хотел, но чувствовал, что его все осудят за излишнюю суровость. Нельзя было и открыто игнорировать просьбы К.
- В таких случаях король обычно одной рукой давал, а другой забирал. Он позволил К. привести Конти ко двору (май 1685), но держался с ним холодно. В июле 1686 Конти был приглашен на собрание ордена Святого Духа, но ему было приказано покинуть его до завершения всех ритуалов.
- Это была последняя церемония, на которую явился К., не только из-за Конти, но и из-за внука. Выглядел он так плохо, что людям казалось, он вот-вот умрет прямо у них на глазах.
- В августе этого же года король перенес две операции (из-за геморроя), и К. посетил его в Версале. Как он ни хлопотал за племянника, все было напрасно.
- В октябре двор переехал в Фонтенбло, и там тяжело заболела жена герцога де Бурбона (тоже дочь короля). К. счел себя обязанным к ней поехать. У нее была оспа, а поскольку тогда считалось, что заразиться могут даже те, кто оспой уже болел, то мужа к ней не пускали. Тем не менее посетителей была масса, в том числе Ментенон, и даже король явился, но К. встал в дверях и сказал: «У меня не хватит сил, чтобы вас не пустить, но вы пройдете сюда только через мой труп».
- Сам он ходил к ней каждый день, пока она не выздоровела, и переутомился так, что сам заболел лихорадкой. Конти рвался к нему из Парижа. К. был тронут, но боялся, что если Конти без разрешения явится в Фонтенбло, король еще сильнее на него рассердится. «Скажите моему племяннику: если он меня любит, он останется там, где он есть».
- 12 сентября он должен был выехать в Шантильи, и сперва он собирался, но потом понял, что уже не покинет Фонтенбло живым. Он слишком часто видел смерть, чтобы ее не узнать.
- Посетителям он говорил: «Похоже, что мое путешествие будет длиннее, чем я рассчитывал». И стал готовиться к этому путешествию так же спокойно, как будто собирался в Шантильи.
- Бурбоны вообще умели умирать с достоинством, а К. в этом оказался лучшим из них.
- Герцогиня Энгиенская приехала к нему, а сын, который уже отбыл с двором в Версаль, тоже хотел, но К. велел ему пока оставаться возле короля.
- 10 декабря врач сказал, что пришло время звать священников, и тогда послали за Энгиеном и отцом Дешаном.
- Вызвали также Гурвиля, чтобы решить кое-какие вопросы с завещанием. Еще К. написал королю письмо с просьбой о протекции для Гурвиля и о том, чтобы его жену никогда не выпускали из заключения. Король выполнил и то, и другое. Вообще, в деле Клер-Клеманс Людовик с самого начала и до конца был на стороне К. и не слушал протесты ее родни.
- Герцогиня Энгиенская была безутешна: она знала, что теряет единственную защиту от всевозрастающей тирании мужа.
- Наконец К. написал еще одно письмо королю, в котором просил прощения за свое мятежное прошлое, и перечислял свои заслуги перед короной и снова просил за Конти. Письмо запечатали и отложили, чтобы отдать королю после смерти К.
- Остаток дня он давал другие указания Берже и Гурвилю, а в 10 часов вечера заявил, что его земные дела закончены. Берже оставил его в кресле у камина.
- В полночь его вызвали снова. К. стало хуже, и он пожелал немедленно исповедоваться, не дожидаясь Дешана. Затем, в присутствии всей семьи и слуг, принял последнее причастие. И опять просил прощения за то, что был им плохим примером.
- Берже оставался с ним всю ночь, которую они провели в молитвах. К. все время был в сознании и периодически спрашивал, не приехал ли Дешан. В 6 утра прибыл Энгиен и привез от короля согласие простить Конти. К К. от этих новостей ненадолго вернулись силы, и он велел распечатать то неотосланное письмо королю и добавить в него благодарности.
- Потом К. поговорил с сыном, послал за его женой, благословил обоих и детей, напомнил об их долге перед семьей и короной.
- Энгиен попросил у К. прощения за свои проступки, и К. ответил: «Если бы я был вам хорошим отцом, вы бы были мне хорошим сыном, и я умираю, как жил, полный любви к вам».
- Следующим был Конти, и К. его тоже благословил и дал последние советы. В полдень приехал долгожданный Дешан, и К. его радостно приветствовал. Все вышли, кроме Берже.
- Два часа он провел наедине с Дешаном и исповедовался во второй раз. Потом вернулся Берже со священником Фонтенбло, все читали псалмы, а К. их иногда комментировал. Последние 12 часов жизни К. провел с ними и по своему желанию больше не видел никого из своих родственников. Его последними словами была строчка из 70-го псалма: In justitia tua libera me (По правде твоей избавь меня). Через два часа он скончался так мирно, что священники не сразу это заметили.
- В соответствии с волей К. тело его похоронили в Валери, в Бурбонне, по традиции всех Конде. Сердце - сначала в парижской церкви Св. Антония, потом его перевезли в Шантильи, в часовню замка, где в каждую годовщину его смерти с тех пор служили заупокойную мессу.
- Лучшего памятника, чем Шантильи сам по себе, для К. нельзя и придумать. Энгиен устроил там галерею в честь отца. Но что, с горечью вопрошает Годли, даст нам представление о его гении, личности и темпераменте, которые иногда заставляли смотреть на него как на сверхчеловека? И благодаря которым, как сказал Сент-Эвремон, высшей наградой для друзей и последователей К. было «удовольствие его видеть». (Ах, где же эти дамы прошлого, где же прошлогодний снег.)
- Дальше следуют приложения, и в одном из них обсуждаются вопросы атрибуции текста с описанием битвы при Рокруа. Документ хранился в Шантильи без подписи, но никто никогда не сомневался в том, что его автор - Ла Мюссе. Как пишет один из ранних историков, «никто другой не знал лучше характер принца и все его замыслы, и не был так ему предан».