Выложено у
Sharafet здесь, а мне так понравились некоторые абзацы, что хочется их у себя отметить. Ну, во-первых, похоже, все население Австралии, включая кенгуру и эвкалипты, знало, зачем Рудольф приезжал в эту страну в 1962

По крайней мере, интервьюерша явно рассчитывала, что читательницы женского журнала поймут ее толстые намеки на тонкие обстоятельства.
В Австралии Рудольфу тогда очень понравилось, потому что страна большая, много пустого пространства, нет таких толп, люди тоже большие, и голоса у них громкие (в общем, все как он любит).
Но, кроме того:
читать дальше- В 1964 Рудольф впервые танцевал в Австралии в полнометражном балете, который ставил с местной труппой в апреле, точнее, даже в двух - в "Жизели" и "Лебедином озере". И на репетиции ему оставалась всего неделя, что смущало журналистку, но не смущало его. Именно потому, что балет такой новый, танцевать в нем интересно, потому что еще свеж энтузиазм, дух приключения. На этом месте, разумеется, нужно было вдаться в абстракцию: "Молодости свойственно желание развиваться". И вообще, с другими труппами еще меньше времени было на репетиции, одна-две - этого достаточно.
- На вопрос, не хотел бы он сам что-нибудь поставить, начинает стесняться и говорить, что еще не дорос до полнометражных балетов, однако, как мы знаем, уже в июне этого года он начал репетировать "Раймонду" с вспомогательной труппой Ковент-Гардена. К лету дорос, в общем.
- Его спросили, правда ли, что он ненавидит публику, и он сказал: конечно нет. Отношения между артистом и публикой такие же, как вся жизнь: это борьба. "Пока ты хорош, они счастливы, но стоит тебе ослабеть, ошибиться, и они готовы разорвать тебя на части. Однако это естественно." - И лицо его стало совершенно татарским (как будто журналистка повидала в жизни много татар). Тут он внезапно поминает Дарвина, хотя в точности процитировать не может, не припомнит чот, но именно Дарвин объясняет, что происходит между публикой и исполнителем. "Публика должна присутствовать. Она улучшает мою технику. ... Нельзя упражняться в одной только студии, потому что это не дает достаточного напряжения, чтобы выдать лучшее, на что ты способен".
***
Вот это мне лично кажется важным и многое объясняет - и нелюбовь Рудольфа к репетициям, и то, что многие считали потаканием вкусам толпы, и то, почему он так долго отказывался уходить со сцены, говоря "пока на меня хотят смотреть, я буду танцевать". Все эти убеждения сформировались довольно рано.На самом деле "толпа" выступала для него своего рода учителем, единственным критерием развития, - а как раз примерно с 1964 года у него не было других. Именно с этого года он совсем перестал слушать Эрика, когда они (летом) разругались во время постановки "Лебединого озера" в Вене.
***
- Еще там есть небольшое интервью с Марго, в котором она предчувствует, как ей будет тяжело в Австралии, поскольку обычно она не танцует больше двух полнометражных балетов в неделю, а тут придется аж в трех (только я не поняла, какой третий), и действительно, это было тяжелое время для нее. Когда журналистка спрашивает ее, каковы перспективы у молодой австралийской труппы, Марго очень осторожна в прогнозах: сначала нужно наработать репертуар, потом погастролировать где-то в своем регионе, а уж после можно в Англию, в Европу... Но опять-таки нам известно, что уже в следующем 1965 году австралийская труппа отправилась в европейское турне с приглашенной звездой Рудольфом Нуреевым - у него все происходило быстро.
***
В общем, очень содержательное интервью, особенно для женского журнала, с кучей интересных нюансов.
Да, эта русская, Переяславец, кажется, и еще латиноамериканец. Но то были учителя, а не Учителя, как Пушкин и Эрик. Проблема действительно заключалась в том, что с какого-то момента его уже никто не мог ничему научить, кроме разве что Баланчина, но тот не захотел. А если не двигаешься вверх, то падаешь вниз, и поэтому оставалась только публика. Больше никого он не слушал. Но однажды публика сказала ему: "Все, ты выбыл из гонки за выживание". Это, конечно, было печально.
Мне жаль, что он дирижированием поздно занялся. Это была бы хорошая замена, наверное.
А вот про Эрика я не уверена. Имел ли он потом на него влияние, ведь работали же они вместе? Мне здесь матчасти не хватает, не знаю как именно они взаимодействовали.
Я знаю только про "Сильфиду" с Эриком-Мэдж и Руди-Джеймсом. Еще было какое-то па-де-труа. По-моему, это и вся их совместная работа после расставания.
А, ну судя по фильму Bold Steps, Рудольф еще раз "Спящую" ставил в Торонто, уже при Эрике-директоре. Может, еще что-то такое было. Подлая Кавана всячески игнорирует их взаимодействие с определенного периода, так что по ней, наверное, не стоит судить.
"Сильфида" (НБК), "Коппелия" (НБК), "Раймонда" (АБТ), La Ventana (АБТ). Были планы совместных выступлений в "Паване мавра" и "Лунном Пьеро", но они не осуществились.
"Из интервью Соломона Волкова, который пересказывает Кавану:
А меня заинтересовал один эпизод, треугольник, скорее: Нуреев, Барышников, Баланчин. Ведь Баланчин и для Барышникова, и для Нуреева, они мечтали еще в Советском Союзе, как они будут работать с Баланчиным, который для них олицетворял все лучшее, что было в старом русском балете и, одновременно, он старые традиции продвинул вперед в 20-й век, сделал их современными. Нуреев очень завидовал, когда Барышников обошел его в этом плане, стал работать с Баланчиным, пришел к нему в театр, а Баланчин упорно не хотел работать с Нуреевым, говоря, что «вот когда вам надоест изображать принца, тогда приходите ко мне». Он видел в Нурееве звезду, такую избалованную, и совершенно не собирался под него подкладываться. Он, Баланчин, наоборот, был царь и бог, а все звезды уже работали только на его, баланчинскую, идею. Но, в конце концов, в 79-м году ситуация там по разным причинам сложилась так, что он согласился, поставил балет для Нуреева, он уже делал версии этого балета, это был «Мещанин во дворянстве» на музыку Рихарда Штрауса, но это была такая обновленная постановка, и Нуреев с огромной охотой пришел туда. Но Баланчин к этому времени был уже не молод, ему было 75 лет, он был не в самой лучшей форме, поэтому отношения там складывались примечательным образом. Нуреев видел, что Баланчину надо отдохнуть во время работы, а Баланчин никак не хотел показать, что он уже слаб и не хотел уходить. Тогда Нуреев специально затягивал репетиции, говоря, что он как-то не понимает, ему еще нужно попробовать, давая возможность Баланчину отдохнуть, а Баланчин за это сердился на Нуреева и говорил, почему он не понимает, почему он такой глупый, почему он не может так быстро сообразить как это нужно мне. Нуреев заботился страшно о Баланчине, не обижался на него. Из знаменитой русской чайной заказывал ему борщ любимый, какие-то биточки специальные для того, чтобы поддержать старика во время репетиций, и они оба спрашивали других людей: «А что он обо мне говорит?». Друг с другом они говорили по-русски, причем, когда один раз там Нуреев очень удачно поклонился, как просил его Баланчин, то Баланчин очень довольно сказал ему по-русски: «Американцы так не умеют кланяться как мы, русские люди». "
Вообще очень похоже на нее, да. Что касается первых попыток Рудольфа завязать контакт с Баланчиным, то тут я Кавану подробно пересказывала. А насчет 79-го года не могу сказать уверенно, потому что в своих конспектах я еще до этого времени не дошла, а когда не конспектируешь, оно плохо в голове задерживается. Например, про затягивание репетиций помню, а про "Американцы так не умеют кланяться" - не помню. И что не обижался - это да, было такое.