Живи так, чтобы на твоей тюрьме повесили памятную доску!

@темы: история, фото, Шевалье, Франция

@темы: видео

@темы: кино

Название: Ночь в Амстердаме
Фандом: Филипп Орлеанский
Пейринг: шевалье де Лоррен/граф де Гиш
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Размер: мини, около 3000 слов
Предупреждения: сомнительное согласие. Мыши, не грызите кактус! Он правда невкусный

1.

— Этот морской бой при Норт-Фореланде был одним из самых славных поражений, какие мне только доводилось видеть, — продолжил сидевший во главе стола граф де Гиш.
Точнее, он полулежал на грубо сколоченном деревянном стуле, и на лице его блестели бисеринки пота, хотя он снял камзол и расшнуровал весту. По его обнаженной шее стекала малиновая капля вина. Граф де Гиш был пьян — пьян вдохновенно и красноречиво. Его голос перекрывал весь гомон в таверне, который, впрочем, постепенно затихал. Все больше слушателей, юных французских волонтеров, собиралось возле его стола, чтобы завороженно внимать его речам.
читать дальшеОднако не все здесь наслаждались ими. Кавуа-старший процедил сквозь зубы в ответ на последнюю фразу графа:
— О, поражений ему доводилось видеть немало. — Эти слова предназначались не де Гишу, а шевалье де Лоррену, прислонившемуся к его плечу. — Послушайте, дорогой, что бы вы там ни задумали, приступайте сейчас. Мне не усвоить столько скверного немецкого вина и не менее кислого гасконского фатовства.
— Я задумал? — вскинул свои безупречные брови шевалье. — С чего вы так решили? Я слушаю.
— Слушаете? — фыркнул Кавуа.
— Слушаю, — кивнул шевалье. — И учусь.
Кавуа только цокнул языком с досады. А ведь так все хорошо начиналось!
Какие радужные перспективы открывались, когда они отправились на эту войну своей теплой компанией: оба брата Кавуа, шевалье де Лоррен и еще этот нескладный миляга Куален, который вечно хлопотал вокруг шевалье, будто приходился ему не кузеном, а доброй тетушкой. Десант на берега Темзы! Резня в Лондоне! Морские баталии под предводительством герцога де Бофора!
Ничего из этого не вышло: ни рукопашных на суше, ни отчаянных абордажей на море. Да и чего было ждать от купчишек-голландцев, в конце-то концов, с их чудовищным тарабарским наречием и не менее отвратительным пристрастием к пиву? Вместо этого пришлось самым недостойным образом жаться друг к другу на палубе флагмана, пока им на головы рушился горящий такелаж, и ждать, когда очередное английское ядро превратит тебя в кусок мяса.
Счастье еще, что шевалье де Лоррену пришла в голову эта чудесная затея с брандером — хоть размялись немного, пусть даже не пришлось пустить в дело шпаги. Но война продолжалась, еще можно было надеяться на потеху, как вдруг его величество всех спешно отозвал. Похоже, политическая погода переменилась, а меж тем на море бушевали такие шторма, что герцог Бофор до сих пор добирался сюда из Португалии.
Волонтерам было предписано ждать его в Амстердаме, чтобы он забрал их всех скопом домой, и жители этого несчастного города вскоре пожалели о том, что дали на то свое разрешение.
По мнению Кавуа, над ними еще мало куражились, учитывая, чего заслуживают эти чванливые бюргеры, похожие на жаб среди болот. Богатые кварталы на ночь перекрывали цепями и воротами, охраняемыми стражей, которая не пускала никого, а тем более шумных, праздных, взбудораженных войной французских юнцов. Ни золото, ни имена и титулы не произвели никакого эффекта. «Тнем пошалуйте с фиситом, как полошшено, коспотин маркиз», — плохо имитируя почтительность, шепелявил их офицер. Визиты! Кому же тут наносить визиты, кроме как в публичные дома, зачем они и явились, но глядите-ка: бюргеры охраняли своих дорогих и чистых шлюх не менее ревностно, чем жен и дочерей.
А раз так, то и пусть: кому нет дороги в рай, тот спускается в ад и заставляет его полыхать до небес. Эту таверну они выбрали за то, что здесь подавали вино, хотя бы цветом не похожее на уксус, а еще не так воняло прогорклым жиром и тухлой рыбой, как во всем этом чопорном и беспардонно богатом городе. Здесь иные лакеи ходили в шелках и платили золотом, и точно так же раздували щеки, как их господа.
Вот как раз такие лакеи и сидели в этом заведении, степенно попыхивая трубочками над своими пивными кружками. Завидев ввалившуюся волонтерскую братию, уже малость расхристанную, уже с затесавшимися по дороге девками, они принялись весьма дерзко кудахтать, но французы были так добры, что постарались их не замечать.
Однако ж доброты простолюдины не понимают, и Кавуа убедился в этом в очередной раз, когда — и получаса-то не прошло, только бутылкам посшибали горлышки, — перед ними возникла брылястая красноносая морда и заговорила на столь причудливо искаженном французском языке, что все поневоле прислушались.
Оказалось, что господ просят — надо же! — вести себя потише, не бить посуду и не хватать за задницы служанок, которые все здесь честные женщины, а если господам нужна продажная любовь, то пусть последуют в порт, где найдут компанию как раз себе под стать, — и желательно как можно скорее.
«О мой бог», — произнес в воцарившейся тишине шевалье де Лоррен, возведя глаза к потолку. И все переглянулись между собой, понимая друг друга без слов.
Тут-то и началось хоть какое-то веселье, когда обнаглевшего лакея подхватили за руки и за ноги и вынесли им двери. Догадавшись, что он выступал парламентером от прочих посетителей, взялись и за них. Выбили заодно пару окон, кого-то обмакнули в отхожее место, визжащих служанок выставили прочь, натянув им подолы на головы. Правда, сразу спохватились: а кто же будет подавать на стол? Хозяин таверны, негодяй эдакий, куда-то подевался, и веселые девицы подсказали: побежал за стражей. Покамест послали в погреб и на кухню этих самых девиц.
Тем временем хозяин вернулся и правда с подкреплением: десятком горожан с колотушками и в криво сидящих мундирах. Поскольку кружки все побили и пили из горла, то уже к тому моменту набрались изрядно, так что стражники подоспели вовремя: душа просила чего-то эдакого. Ножнами шпаг выбили у них из рук дубинки, а затем взяли на себя труд доволочь их до канала и отправить в воду одного за другим, соревнуясь, у кого громче плюхнет. Хозяин таверны от этого так опешил, что даже не попытался снова скрыться. Однако ему ничего плохого и не сделали, лишь велели метать на стол все, что есть.
Вот и отлично, а с последствиями пусть завтра разбирается французский посол.
Предводителями сего дебоширства были Кавуа-старший и шевалье де Лоррен, как и в предыдущие два дня их пребывания в Амстердаме. Вся молодежь тянулась к ним и заглядывала им в рот после истории с брандером. Шевалье делал вид, что ему все равно, но Кавуа льстило такое внимание: в конце концов, не ради этого ли и добиваешься славы? Чтобы стать первым среди равных, чтобы с тебя брали пример.
Но вот что происходило, когда в кабаке невесть откуда взялся де Гиш. Он вошел незаметно, пристроился возле знакомых, они завели разговор — и сначала один человек перебрался за тот стол, чтобы послушать рассказ де Гиша об особенностях фортификации Дюнкерка, потом другой, третий… Когда зашла речь о Норт-Фореланде, уже почти все волонтеры сгрудились в том углу, в рядом с Кавуа остался только его брат, шевалье со своим кузеном да пара самых верных прихлебателей.
И снова шевалье притворялся, что ему это безразлично, но Кавуа не собирался лицемерить.
— Нет, ну вы видели великого стратега? Утопил корабль, матросов, собственных слуг, зятя своего чуть не утопил, а разливается так, будто он сам Рюйтер. Подсяду-ка я туда да скажу ему что-нибудь веское, авось случится дуэль, а то я что-то заскучал.
— Стойте. — Шевалье положил ему ладонь на рукав. — Не нужно этого делать.
Кавуа в недоумении воззрился на него — откуда вдруг такое миролюбие? — и заметил, что шевалье следит за де Гишем внимательным взором, с тем особым прищуром, который Кавуа был уже хорошо знаком. Именно так шевалье смотрел на пресловутый брандер.
«Верно, что-то затевает, — с восторгом и предвкушением подумал Кавуа. — Не буду мешать».
Но время шло, на желудок давила тяжесть, и все сильнее хотелось завалиться в койку с парой сисек покрепче — а шевалье ничего не предпринимал. Да еще и заявил, что чему-то там учится.
— Чему же, позвольте узнать? — не выдержав, все-таки спросил Кавуа. — Как променять свое блестящее будущее на позор Орлеанского дома?
Губы шевалье тронула одна из его тончайших, чуть заметных улыбок, на этот раз скорее задумчивая, чем ехидная.
— Смотрите ближе, мой дорогой, — сказал он, отпив из бутылки и мягко, беззвучно поставив ее на стол. — Может быть, я учусь нравиться людям.
— Бросьте вы, вам что, не хватает своего очарования? И без того во Франции нет дамы, не готовой упасть перед вами на спину по мановению ваших ресниц.
Куален после этих слов отчего-то заерзал, а шевалье усмехнулся чуть отчетливее и вновь прислушался к речам за соседним столом, даже повернув голову в ту сторону. Кавуа уже думал, что он не ответит, но вдруг он проронил:
— Дело в том, мой любезный, что мое, как вы изволили выразиться, очарование действует вовсе не на тех, на кого мне надобно. — И Куален заерзал опять. — А тут у меня перед глазами живой пример… удач на этом поприще.
Сей ребус оказался сложноват для Кавуа, по крайней мере в нынешнем его состоянии, и он уже хотел махнуть на все рукой, сграбастать ближайшую бабу и поискать с ней какую-нибудь койку. Но тут де Гиш встал и принялся пробиваться к выходу — наверное, до ветру, — а вслед за ним внезапно поднялся и шевалье, прихватив со стола бутылку..
— Куда вы? — изумился Кавуа, а шевалье лишь сделал неопределенный жест, даже не оглянувшись.
Он настиг де Гиша у самых дверей, и вовремя — того уже изрядно штормило, а его правая рука, искалеченная еще при осаде Дюнкерка, совсем перестала работать после того, как ее едва не расплющило о борт тонущего судна. Покачнувшись, он бы рухнул на пороге, если бы его не удержал шевалье.
Де Гиш пробормотал невнятную благодарность, а шевалье подставил ему свое плечо в качестве опоры. И глядя им вслед, Кавуа каким-то образом догадался, что сегодня уже не увидит их обоих.

2.

Графа де Гиша отчаянно рвало в черные воды канала. Он опасно перегнулся над парапетом, его стало заносить, и тут же поперек живота ему легла твердая рука, а другая убрала с лица облепившие его пряди.
Кое-как выпрямившись и сфокусировав взгляд на стоящем перед ним человеке, де Гиш его наконец узнал.
— О, шевалье, это вы… Ваша доброта беспримерна и сравнится разве что с вашей храбростью.
Шевалье чуть нахмурился, пытаясь понять, не насмешка ли это. Действительно, в его собственных устах подобная фраза могла быть только исполненной сарказма, но де Гиш явно говорил искренне. «Вот еще одна разница между нами, — подумал де Лоррен. — Запомним же и ее».
Простодушно улыбнувшись, он протянул графу бутылку.
— Прополощите рот. Только для того эта дрянь и годится.
Де Гиш последовал его совету, а затем хряпнул бутылку о камень парапета, и тот словно окрасился кровью в неверном лунном свете.
— Пожалуй, с меня хватит на сегодня, — сказал он, поправляя шпагу. — Я остановился у ван дер Крюйса, это отцовский поставщик полотна. Надеюсь, меня пустят в дом до того, как я разнесу им ворота.
— Позвольте вас проводить, — вызвался шевалье. — Вы, кажется, не совсем здоровы.
— Старая лихорадка, ерунда, — отмахнулся де Гиш. — И я не могу более злоупотреблять вашей любезностью.
— Да я и о себе забочусь, дорогой граф, — уверил его шевалье, приобнимая за плечи и ведя подальше от канала. — С меня тоже на сегодня довольно, а перед сном не помешает прогулка, чтобы с утра не болела голова.
И они зашагали по пустым и гулким улицам Амстердама, на который с моря уже наползал предрассветный туман. Руку протяни — и пальцев не увидишь, но де Гиша будто вело чутье, а может, он не особенно задумывался, куда идет.
— Вы легкий человек, шевалье, — говорил он. — Легкий, но не легковесный. Я не то чтобы завидую вам…
— Зовите меня Филипп, — предложил тот.
Де Гиш вздрогнул:
— Нет, пожалуй, я…
— Простите, я слишком спешу со своим панибратством, — вновь перебил его шевалье, как бы с легкой обидой в голосе. В темноте его улыбки не заметил бы никто.
— Не в этом дело. Нет ли у вас другого имени? Ах, мои манеры сегодня ни к черту. Ни в коем случае не хотел вас оттолкнуть. Так или иначе, тот, кто не позволил мне свалиться в канал и умереть непотребной смертью, должен называть меня по имени.
— Благодарю вас, Арман.
Повисла немного неловкая пауза, которую прервал шевалье:
— Я слушал вас в таверне, и вы упомянули, что не хотели ехать в Голландию, а желали бы вернуться в Польшу, но его величество настоял. Признаться, ваша польская авантюра меня давно занимала, она казалась мне историей из романа…
— О, ничего из того, что было там, вы ни в одном романе не найдете.
Скверное немецкое вино все еще говорило в де Гише, и он принялся описывать свои злоключения в этой далекой, холодной, бесприютной стране — тем же тоном, что вещал перед толпой юнцов в кабаке, возможно, уже забыв о том, что его слушает теперь только один человек.
А потом, по мере того как сгущался туман, наливаясь синевой в предвестии рассвета, де Гиш словно забыл и о шевалье. Он отвечал на собственные вопросы, принимался рассуждать о чем-то, явно не знакомом собеседнику, и чего-то требовал, требовал — от себя.
— Отчего мне было не стать, к примеру, королем польским? Отчего бы не стать кем-нибудь? Принято же, чтобы человек кем-то становился. Коли ты в Древнем Риме — то сенатором, у варваров — вождем, у нас — королем. Кажется, это и есть слава. Добиваться ее — наивысшая добродетель. Это как куколке превратиться в бабочку, но что делать, если я не знаю, что я вообще за зверь? Мне словно нет места нигде, свет мне жмет, как тесный камзол…
— Так снимите его, — подал голос шевалье, впервые за долгое время. — Вам ли бояться условностей?
Звук чужого голоса ненадолго вверг де Гиша в оцепенение; он вновь осознавал рядом присутствие другого, а осознав, схватил шевалье за руку и воскликнул:
— А вы помните, как я рассказывал о том, что чуть не погиб в Польше? Что меня спас портрет возлюбленной, который я хранил на груди? Якобы он остановил вражескую пулю. Так вот, я все выдумал. Зачем? Не имею ни малейшего представления. Зачем я рассказываю молодым людям вроде вас подобные истории, которые они обожают? Чего я добиваюсь? Что мне нужно? Если бы я знал…
И они двинулись дальше, растворяясь в тумане, и речи графа становились все более смутными и темными.
— Я до сих пор иногда слышу музыку к балету «Времена года», ту партию, которую я так и не станцевал, испанского солдата. И слышу его голос, визгливый, мерзкий, жалкий, не мужской… Как же я его тогда презирал! В тот день все было конечно, а может, наоборот, все только началось. Но чего я добивался? О господи, любовь Мадам так же реальна, как ее портрет, пробитый русской пулей. Что же мне нужно, чего я хочу?
«Что же мне нужно? Чего я хочу?» — эхом неслось по узким улочкам над водой, как и звук их шагов, который вдруг снова замер. На этот раз остановился де Лоррен. Граф поднял на него вопросительный взгляд, а тот внезапно схватил его за воротник и втолкнул в ближайшую арку, припечатав щекой к стене.
Глаза де Гиша расширились от боли и изумления, когда шевалье навалился на него всем телом и прошипел в ухо:
— Я сейчас покажу, что вам нужно. Чего не могли дать ни Месье, ни Мадам.
Де Гиш зажмурился, лицо его исказилось в гримасе улыбки, у него вырвался не то стон, не то вздох, но не двигался, пока шевалье не начал сдирать с него кюлоты. Тогда он рванулся в сторону, чтобы вывернуться, шевалье вновь постарался прижать его к стене, и оба повалились на тюк сена, которым тут было усыпано все, ибо подворотня вела к постоялому двору с конюшней.
Графу по крайней мере удалось упасть на спину, прежде чем шевалье рухнул на него сверху, отчего лязгнули, столкнувшись их шпаги. Шевалье продолжал рвать на нем одежду, а де Гиш отталкивал его коленями, часто дыша и теперь уже точно смеясь. Впрочем, никакой радости в этом смехе не было.
— Вы поцелуйте меня… хотя бы, — кое-как выдохнул он с издевкой.
— Как вам угодно.
И шевалье накрыл его тело своим, попытался найти его губы, но граф отворачивался, и пришлось схватить его за затылок. Поцелуй был таким яростным, что обоих заставил стонать, а затем шевалье все-таки удалось перевернуть де Гиша лицом вниз.
— Этого вы хотите, да? — рычал де Лоррен, нащупывая его ягодицы. — Вот этого, верно? — вталкиваясь внутрь.
Плечи графа содрогались, возможно, от того же злого смеха. А потом он закричал.
Шевалье входил в него все глубже, у него стекленели зрачки, он двигался резко, коротко, быстро — и вскоре застыл, сцепив зубы до скрежета. В уголках его глаз выступили слезы.
Когда он выпрямился и встал, его тоже слегка шатало, будто опьянение наконец настигло его, заставляя двигаться неуверенно. Овладев собой, он принялся невозмутимо застегиваться, и только тот, кто хорошо его знал, заметил бы в нем некоторое смятение.
Де Гиш лишь приподнялся, опираясь на здоровый локоть, и молча наблюдал за ним без всякого выражения на лице. Шевалье с вызовом повернулся к нему, а граф произнес:
— Вы и правда пытались таким образом мне что-то доказать?
— Вовсе нет. — Шевалье протянул ему руку. — Мной руководило исключительно сострадание. Вставайте же, я отведу вас к ван дер Крюйсу. У него наверняка уже завтракают.
И действительно, проем арки за ним уже был совсем светлым. Не стоило здесь более оставаться, но де Гиш не шевелился, не замечая руки шевалье.
— Если бы я не был пьян и болен, я бы раздавил вас, как таракана. Надеюсь, вы это сознаете?
— Вполне, — пожал плечами шевалье. — Но когда вы станете трезвым и здоровым, — сказал он, повышая тон, — меня возле вас не окажется. И не потому, что я буду от вас убегать. А потому, что я свою дорогу хорошо знаю, и лежит она в направлении… — Он секунду помедлил. — Прямо противоположном вашему.
— Вот и ступайте своей дорогой, — тихо проронил граф. — Филипп.
Еще какое-то время шевалье смотрел на него, словно чего-то ожидал, затем отвесил легкий поклон, развернулся и беспечной походкой двинулся навстречу наступающему рассвету. Это заря окрасила его щеки нежнейшим румянцем, ведь известно, что гизары никогда не краснеют, тем более от стыда.

@темы: история, мои тексты, Шевалье, де Гиш, Франция

@темы: история, книги, Месье, Король, Франция

Это документальный фильм, который есть на Ютьюбе, НО только первая часть (вот она). А целиком он есть на трекерах. Я выписала оттуда те факты, которых не найдешь в официальных биографиях, особенно советских: про детство Висконти и роскошь, которая его окружала, про романы и т.д.

Лукино в детстве и сам был тот еще Тадзио.



читать дальшеПрояснилось, кстати, откуда взялась его ненависть к архитектуре, которую не только я заметила, но и некоторые критики. А дело в том, что его папа-герцог унаследовал замок Граццано 14 века и практически всю жизнь - 40 лет - его перестраивал, ухнув туда приданое своей богатой буржуазной жены. Немудрено, что при словах "строительство замков" Висконти потом бросало в дрожь.
Мама его была красавица и очень светская женщина, что опять же отразилось в его творчестве. Все эти дамы в его фильмах, в роскошных туалетах, с идеальными манерами - это его мама. Как нетрудно догадаться, у них были особые отношения. Его старшая сестра была любимицей отца и унаследовала этот самый замок, а он был маминым сыном и получил от нее всю утонченность и артистизм.
И да, всем известный Палаццо Висконти в Милане таки принадлежал его семье, а Ла Скала фактически был их придворным театром. Да и вообще многие древние, исторические постройки в Милане возводились при их участии. Это опять же в тему архитектуры. И тот Миланский собор, с которого хочет прыгнуть Надя в "Рокко и его братья", - тоже сооружен благодаря одному из Висконти. Красота - это смерть, особенно если она облечена в камень.
И да, на момент просмотра я уже знала, что он часто цитировал "Кто узрит красоту, тот узрит смерть", так что не должна была удивиться, услышав это в фильме из его уст, но меня поразило, что он это произносит как аксиому: "Как известно..."
В детстве юный Лукино часто прогуливал школу, и излюбленным его местом была как раз крыша этого собора, и порой ему приходилось видеть там ссоры влюбленных.
Когда Лукино был подростком, несчастливый брак его родителей завершился скандальным разводом с мерзейшей судебной дракой за состояние его матери. Герой "Невинного", вероятно, имел своим прототипом как раз отца режиссера, известного своими изменами. Он был мало того что бисексуал, так еще и любовник королевы. После развода маму выдворили из замка Граццано, вроде как в изгнание отправили, и все дети этим очень опечалились, особенно Лукино. Детей поделили между родителями, и Лукино без колебаний последовал за ней (на нехилую виллу, кстати говоря, которую тоже показывают в фильме). Отца и тех, кто с ним остался, и вообще замок Граццано Висконти посещал редко, в основном по печальным поводам типа похорон. Жил и общался с матерью. В своей спальне всегда держал ее портрет.
Тем не менее - это уже мое мнение - не так все было мило у него с мамой. Вспомним "эдипов комплекс" в "Гибели богов", а в этом докфильме показали его набросок 1925 года под названием "Мать и сын", и вы только посмотрите на него:



В молодости Лукино очень увлекался лошадьми, недолго служил в кавалерии, а затем занялся конным спортом как тренер, его жокеи и лошади выигрывали мировые чемпионаты.


Фотка смазанная, но все равно видно, что он был хорош собой, а к тому же аристократ, успешный тренер - думаю, пользовался успехом у мужчин, мог иметь любого. Это примерно та же история, как с Сесилом Битоном, который некогда был хот-хот-хот и принадлежал к элите, что позволяло ему в старости принимать реприманды от Рудольфа со смирением и иронией.
Короче говоря, потомки лошадей из его конюшен, теперь под управлением его племянников, до сих пор выигрывают дерби.
За что бы он ни брался, все делал лучше всех. По лошадиным делам часто ездил во Францию, и там познакомился с Коко Шанель. Она ввела его в артистические круги, и кончилось тем, что он бросил свои конюшни и стал бесплатно работать ассистентом режиссера Жана Ренуара. А занимался он у него костюмами. В фильме не говорится, какие отношения связывали Висконти с Ренауром, но приводится отрывок из интервью с Ренуаром, где тот говорит, что они были "хорошими друзьями и прекрасно проводили время". Очень сложно не заподозрить тут роман. Именно Жан Ренуар приобщил Висконти к антифашизму и марксизму, которым тот оставался верным до конца своих дней.
Висконти вернулся в Италию как раз накануне начала второй мировой, и тогда же умерла его мать, а он унаследовал много денег от нее. Ну и начал снимать кино.
Тем временем в битве при Эль-Аламейне был убит его брат Гвидо, наследник герцогского титула. Висконти опять унаследовал хуеву тучу денег и виллу в Риме, где он прятал всяких борцов Сопротивления, за что в 1944 году попал в гестапо. Ему удалось спастись, но его дом был реквизирован немцами. А потом он выступал свидетелем в суде против палачей режима, которых приговорили к смерти. (Я вот щас думаю, что Конрад из "Семейного портрета..." был частично им, а не только Бергером.)
Ну, потом он на деньги итальянской коммунистической партии снял то, что сейчас называется "мокьюментари" - как бы документальный фильм "Земля дрожит", в котором реальные рыбаки, не актеры, произносили в кадре предписанные реплики. Один из тех рыбаков, который тогда был пацаном, говорит, что Висконти был настоящим Гитлером, все ему подчинялись. Еще показывают Дзефирелли, который такой утонченный гомогей, я прям нимагу (он был ассистентом режиссера). Партийные деньги быстро кончились, и Висконти продавал драгоценности своей матери и прочее семейное имущество, чтобы финансировать фильм.
Этого юного рыбака, помянутого выше, Висконти привез с собой в Рим и поселил у себя дома. Когда его (рыбака) спросили, зачем, он ответил: "Не знаю, наверное, я ему понравился". На вид ему тогда было лет 15 от силы. Остается только надеяться, что эта наивность проистекает из невинности. Но вот вам и первый Тадзио.
Дзефирелли говорит: пока мы там были полгода, к съемочной группе привязались собаки, и некоторые взяли их домой. То же сделал Висконти с этим юным рыбаком (Пудель! Красивый пудель!).
Рыбак рассказывает: на Сицилии я звал его Висконти, но у него дома - только графом. У него было 5 или 6 слуг. Он требовал, чтобы сад был в идеальном состоянии, чтобы серебро сияло, очень авторитарно себя вел. Вот такой марксизм. Рыбаку этому он надавал кучу дорогих подарков, в том числе машину, что в то время было просто атас, верх роскоши. (Но опять же, судя по наивности рассказчика, ничего не требовал взамен. Может быть, объяснял себе, что тем самым возмещает представителю рабочего класса ущерб эксплуатации, как "винкельмановские эстеты" себе зубы заговаривали "чистым восхищением красотой".)
Тем временем создатели фильма утверждают, что в 1950-х Дзефирелли был не только ассистентом Висконти, но и его любовником.
Фото счастливой пары.


Офигенный пейринг, на самом-то деле.
Висконти когда делал свои постановки в Ла Скала, тоже вел себя деспотично, и зеркала бил, разве что морды не бил, как Рудольф Хаметович. Дзефирелли хихикает над этим, он, конечно, более легкий человек. А Мария Каллас говорит: "В первую очередь, Висконти был джентльмен". В результате Висконти до сих пор считается лучшим оперным режиссером эвер. Вот до чего не дотронется человек, все превращается в золото.
Дзефирелли жалуется, что будучи "ассистентом режиссера", ему приходилось делать все, вплоть до того, что выгуливать собак. Он, конечно, заебался. "Висконти никогда не прибегал к физическому насилию, но боже, его язык!" Дзефирелли, кстати, снимают на вилле, наверное на той, которую в свое время разгромил Рудольф. И вот слушая его, реально становится понятно, почему он не особенно обиделся и легко простил. Такой прямо воздушный человек, и "Ромео и Джульетта" - как раз его сюжет.
Висконти был личным другом Пальмиро Тольятти, главы Итальянской коммунистической партии. Из-за этого в 50-е его фильмы не показывали в США, т.к. это были времена маккартизма. А Висконти тем временем решил посвятить себя проблеме, которую считал важнейшей в Италии: раскол между Севером и Югом. Об этом "Рокко и его братья" и "Леопард".
Именно "Рокко" превратил Алена Делона и Анни Жирардо в звезд, а он вообще стал каждой бочке затычкой, любой более-менее высокобюджетный проект в Европе снимался только с ним.
Сцену драки и изнасилования в "Рокко" снимали 8 ночей подряд. Фильм имел большой коммерческий успех, и так Висконти смог найти финансирование на следующий фильм и пригласить Берта Ланкастера, и вообще снять нечто настолько же эпичное, как голливудский блокбастер. Его перфекционизм во ввремя съемок "Леопарда" совсем разгулялся. Все было настоящее, Клаудиа Кардинале говорит, что даже в ее сумочке были аутентичный парфюм и т.д.
Один из членов съемочной группы говорит, что князь Фабрицио Салина - это вылитый Висконти, все его жесты, манеры, реплики, особенно почему-то в сцене в ванной (где священник смущается, застав его обнаженным). Ну и вообще много личного в этом фильме. И получил он Золотую пальмовую ветвь в Каннах в 1963 году.
Получив международную славу, Висконти сосредоточился на постановке пьес и опер, а также изредка снимал короткометражки, которые были для него скорее развлечением. И на съемках одной из них познакомился с Хельмутом Бергером. Увез его в Рим, в свой дом, и так начался самый длинный роман в жизни Висконти.
Бергера показывают, который на удивление прилично выглядит. Бергер говорит: "Я не хотел у него сниматься, потому что все эти мальчики, которые увивались вокруг него, ждали от него ролей. Например, Делон и другие. А я не хотел. Но он настаивал и настаивал, и так я начал с ним работать".
Ненависть к Делону у него прямо нутряная и не проходящая с годами.
Бергер еще описывает роскошную жизнь в этом римском доме: слуги, собаки и т.д. Одну собаку звали Рокко, и Хельмут ее ненавидел за это. Потому что опять-таки напоминала о Делоне. Говорит, что Висконти был очень доминирующим партнером - и в работе, и в любви и в сексе. Он всегда знал, как лучше. И он действительно знал. "Со мной-то он не ошибся", - ржет Хельмут. Глядя на себя, изображающего Марден Дитрих, презрительно фыркает.
На съемках "Гибели богов" Висконти ставил ему буквально все - каждый жест. Богард с еще живой обидой жалуется, что его роль в ГБ сильно порезали и сократили из-за Хельмута. "Потому что он лучше", - сказал Висконти.
Ну и дальше сразу показывают Бьерна Андерсона. И опять говорят, что "Смерть в Венеции" - это личный фильм, мол, о его романе с Бергером.
Бергер говорит еще, что Висконти пытался учить его уму-разуму, заставить относиться к жизни серьезнее, иметь уже голову на плечах. Хельмут никогда с ним не спорил, а если они ссорились, то просто собирал вещи и уходил. А потом возвращался с поджатым хвостом.
Ну и не зря - Вмсконти снял с ним "Людвига", который сделал из него звезду.
Бергер говорит, что это была "любовь-ненависть", и другие это подтверждают, и даже говорят, что все связи Висконти были такими (хотела бы посмотреть, как он ссорился с Дзефирелли). Ссоры с Бергером часто бывали из-за денег, потому что тот мог для поднятия настроения купить себе, например, "мазератти". Но он говорит, что это была своего рода игра. Так он доставал Висконти, отношения всегда были борьбой. (Наверное, и Рудольф ему для этого понадобился.)
Отношения с Бергером были тяжелыми, съемки "Людвига" не менее изматывающими, и в итоге Висконти не выдержал. "Это фильм-убийца", - говорит один из членов съемочной группы, про Бергера такого не говорит, но подразумевает.
Через несколько недель после завершения съемок у Висконти произошел обширный инсульт. Его успешно прооперировали в Швейцарии, а потом он уехал на виллу своей матери возле Комо, где в окружении своей семьи (и я так понимаю, что без Бергера) восстанавливался и монтировал фильм.
Потом он вернулся в Рим, но это была уже другая жизнь и другой человек. Очень интересно смотреть на его интервью того времени, да и читать их. Он действительно изменился, и я бы сказала, что в лучшую сторону. Он стал мягче, больше шутил.
Дальше создатели докфильма почему-то проскакивают мимо "Семейного портрета" и переходят сразу к "Невинному". Там он снял всех своих племянников и племянниц в качестве статистов.
Дзефирелли чуть не плача рассказывает, что из похорон Висконти коммунисты устроили политическое шоу.
Бергеру похороны тоже не понравились, но у него свои навязчивые идеи. Он принес большой букет гардений и положил к ногам, а семья убрала. Он опять положил, они опять убрали и т.д. А кроме того, рядом с ним стоял Ален Делон. Это отвратительно.
В общем, такое вот кино, имеющее целью показать, что Висконти уморил Хельмут Бергер, а не четыре пачки сигарет в день.

 

@темы: кино, фото, Helmut Berger, Luchino Visconti

Лукино Висконти, Шарлотта Ремплинг, Хельмут Бергер.
Как смотрит на папочку-то, а?

еще несколько

Хельмут Бергер дома, 1971.



Эта мне очень нравится.



И эта, жалко маленькая.



Хельмут Бергер и Дирк Богард в Каннах, 1975



Еще с Висконти. Сияет.



Пишут, что это на съемках "Гибели богов" с Флориндой Болкан. И опять этот взгляд.



А это с Дирком Богардом во время съемок "Смерти в Венеции".



Пигмалион и Галатея.

@темы: фото, Helmut Berger, Luchino Visconti

@темы: кино, Luchino Visconti

@темы: кино, видео, Helmut Berger, Luchino Visconti, Rudolf Nureyev